Судьба магии - Бет Рэвис
– Мне кажется, что этот наряд может заставить католиков пожелать снова от нас отвернуться, – говорю я.
Хильда смеется. Нагло и громко.
– Будь уверена, эта католичка безумно поддерживает подобную моду.
Лизель поднимает на нее свои большие глаза:
– Почему?
Хильда бледнеет:
– О… э-э-э… Видишь ли…
Я толкаю ее локтем, и Хильда спотыкается, будто я подставила ей подножку.
– Ничего, Лизель, – ворчу я. – Хильда думает, что умеет шутить.
Лизель хмурится, понимая, что упустила шутку, но сдается.
Лес вокруг погружается в сумерки, но фонарики усеивают серо-черные деревья, словно светлячки, которые решили появиться до наступления лета.
Хильда прочищает горло:
– Моя роль выполнена? Я пойду, чтобы…
– Да, – быстро отвечаю я. И улыбаюсь, когда в первую секунду Хильда кажется обиженной, а потом понимаю, что это часть игры.
Она закатывает глаза.
– Такая благодарная. Не знаю, что Отто в тебе нашел.
– В этом платье он много чего найдет.
– О-о-о, – Лизель хихикает. – Теперь я поняла.
Scheisse.
Хильда фыркает и игриво толкает меня в плечо.
– Как и говорила, – замечает она, – я иду искать Бригитту, – и удаляется, махнув рукой на прощание.
Корнелия посмеивается над Хильдой, но приближается ко мне и становится серьезной:
– Не беспокойся о платье, – успокаивает она. – Мы больше не прячемся от них, помнишь?
Ее улыбка противоречит напряжению в ее глазах.
Нет. Мы не прячемся. Мы эффектно заявили о существовании магии и ведьм, когда мой брат захватил Баден-Баден, и хотя отдаленные уголки Священной Римской империи, возможно, все еще могут отрицать наше существование, жители этих мест больше не могут. Большинство, без сомнения, приняло нас с благодарностью, ведь мы спасли их от Дитера, но долго ли они будут сохранять благосклонность? Мы проводим церемонию разведения костров на городской площади в качестве еще одного дружественного жеста. Но что, если знакомство с нашими практиками – это слишком много для них и слишком рано? Что, если…
Я обрываю себя, сжимаю кулаки и со стоном закрываю глаза.
«Триединая, помоги». Вот такой я выгляжу в глазах Лизель и Отто? Как они все еще меня терпят?
Да, предстоит совершить ужасные вещи. Но мы же выжили. Мы выжили после встречи с моим братом. Мы пережили его крестовый поход. Мы здесь, и люди, не обладающие магией, знают о ведьмах и готовы, по крайней мере, попытаться принять нас.
Все хорошо.
Что бы ни случилось после связующей церемонии.
Все хорошо.
Я повторяю это про себя, когда мы, выбравшись из леса, наконец приходим в Баден-Баден.
Здесь нет городской стены, в отличие от Трира, который является крепостью, и я рада, что между этими двумя местами мало общего. Трир был темным городом, смешением римской архитектуры и католического гнета. Баден-Баден же раскинулся так широко и открыто, что напоминает о тайнах Черного Леса, как будто не забыл свои корни даже под властью империи.
Мы пробираемся по улицам, большинство домов закрыто, так как час поздний и уже стемнело. Небо чистое, усеянное звездами, а воздух прохладный, но не ледяной, и я благодарна за это, учитывая то, как одета.
Лизель тянет меня за руку. Я накрываю ее ладонь своей, сжимая, и она отвечает тем же.
– Не нервничай, – шепчет она.
Я натягиваю на лицо улыбку, глядя на кузину сверху вниз.
– Разве я нервничаю? Никогда в жизни.
– Тебе не обязательно… Что-о-о-о?
Ее слова заканчиваются протяжным, изумленным вздохом, взгляд устремляется вперед, туда, где дорога выходит на городскую площадь.
Я поворачиваюсь, и моя улыбка становится шире.
Костер в центре Баден-Бадена выглядит по-настоящему впечатляюще: груда поленьев, от которых исходят оранжевые и желтые языки пламени, танцующие в черном небе. Откуда-то доносится музыка, звон инструментов и стук барабанов, приводя в возбуждение тех, кто собрался вокруг костра. Большинство пришло из Источника, это ведьмы, которые рады, что их больше не заставляют скрываться. Некоторые – и их больше, чем я ожидала, – из Баден-Бадена, их неуверенные улыбки становятся шире, когда они наблюдают, как люди из стражи Гренцвахе, друзья Бригитты, смело прыгают через пламя.
Однако есть и недовольные. Кто-то пришел просто для того, чтобы, сложив на груди руки, смотреть на празднование, перешептываться с соседом и неодобрительно качать головой. Но их гораздо меньше, чем я предполагала, – небольшие разрозненные компании. И их недовольство, кажется, вовсе теряет силу при виде одного человека: городского священника, который хлопает в ладоши вместе с ведьмами и улыбается, слушая музыку, пока его темные одежды освещает пламя.
Он принимает нас. Принимает то, что здесь происходит.
И поэтому у несогласных едва ли есть поддержка, которая могла бы приободрить их, превратив пустое ворчание в реальное действие.
Лизель вертится рядом со мной и указывает на людей, перепрыгивающих через костер:
– О, я хочу попробовать! Фрици, Фрици, вот это да…
Прежде чем я успеваю что-то сказать, она срывается с места и несется сквозь толпу, я вижу лишь расплывчатое пятно из светлых кудрей и голубого платья.
Корнелия смеется.
– Она все понимает. – Ее локоть вонзается мне в бок. – Тогда почему ты такая кислая? В конце концов, это твой праздник.
– Я не кислая, – бросаю на нее хмурый взгляд. – И я не нервничаю. Не понимаю, почему вы с Лизель так настаиваете на том, что я расстроена, когда у меня все в порядке.
Корнелия смотрит на меня с недоверием.
– Да. Ты убедительно играешь. Все, что я скажу, это… ах! – Ее взгляд устремляется куда-то мне за спину, и на ее лице появляется застенчивая улыбка. – Все, что я скажу, так это то, что тебе надо сделать что-нибудь сегодня вечером, чтобы очиститься от своего «в порядке», прежде чем завтра окажешься на связующей церемонии. В этом, в конце концов, и заключается смысл очищения, и, о, посмотри-ка, тебя кое-что ждет.
Я разворачиваюсь, чувствуя на
