Мама для выброшенного ребенка - Виктория Вестич

Со спины, вне поля зрения девушки, к ней подкрадывается один из охранников Марата и мне хочется заскулить от того, что он делает. Одно неверное движение, один звук — и…

Так и происходит. Девушка резко оборачивается, услышав хруст снега под ботинком охранника, и я чувствую, как сердце, оборвавшись, падает вниз. Ноги слабеют, и я запоздало дергаюсь вперед.

Баев не успеет прийти поговорить с сестрой и спасти Платона. Даже я не успею сделать этого: Женя разжимает пальцы.

Глава 27

Толпа ахает, и я чувствую, как едва ли не валюсь в обморок, так темнеет перед глазами. Охранник успевает ухватить краешек сумки, но не тут-то было. Женя набрасывается на него, в секунды расцарапывая лицо, будто фурия. Она бьет по руке, воет, требуя, чтобы тот отпустил. Опомнившись, я кидаюсь к Жене, но не успеваю — меня опережает кто-то из зевак. Двое парней пытаются оттащить хрупкую на вид девушку, но у той будто сил вдвое больше! Она отталкивает их, во что бы то ни стало стараясь добраться до сына и сбросить его вниз.

К двоим случайным прохожим присоединяется и охрана Марата, наконец добравшаяся до площади. Женя внезапно перестает бороться и дает себя оттащить, но едва те ослабляют внимание, как девушка бросается к краю набережной и, перевесившись через ограждение, падает вниз. Громкий плеск воды еще только успевает раздаться, а охранники Баева уже бросаются на спасение.

Я вырываюсь наконец вперед, когда охранник, держащий рюкзак, ставит ее осторожно на землю и открывает молнию. Когда я вижу Платона, зареванного, красного от плача, у меня едва сердце не останавливается! Меня всю колотит, когда окровавленный охранник передает на руки малыша, одетого совсем не по погоде. Все-таки я не ошиблась! Он был там, в тесной темной сумке, и неизвестно, что бы его ждало, если бы Женя все-таки сбежала.

Схватив на руки Платона, я одной дрожащей рукой расстегиваю свою куртку, а второй прижимаю его к себе. Он уже всхлипывает, потратив все силы на плач, и стискивает своими крохотными кулачками свитер, а я все кутаю малыша в свою куртку, пусть меня и колотит от переизбытка эмоций.

— Все хорошо… все хорошо, малыш, — нашептываю я успокаивающе, сама не осознавая, что говорю.

Баев оказывается на месте происшествия, когда Женю, дрожащую от холода, вытаскивают из воды. Он тяжело дышит, видимо, тоже бежал сюда со всех ног, стоило только узнать. К сестре он подходит лишь на короткие пару секунд. Он не говорит ничего, лишь, размахнувшись, отвешивает ей пощечину.

Я прячу глаза. В другой ситуации я бы поспорила, сказала бы, что на женщину никогда поднимать руку нельзя, но… разве можно простить мать, так цинично относящуюся к ребенку, которого носила под сердцем? Женя не угрожала ему показушно, она действительно готова была хоть под колеса Платона бросить, лишь бы насолить брату. Скорее всего, за все время, что она провела в притонах и плохих квартирах, у нее начались проблемы с психикой. Потому что я никак не могу назвать нормальной женщину, способную навредить своему ребенку.

Словно в подтверждение моих слов, Женя вдруг меняется в лице. С него сходит полубезумное выражение, взгляд становится осмысленным, и она начинает горько плакать.

— Брат, прости меня, пожалуйста! — тянет она руки к Марату, рыдая навзрыд, — Меня заставили! Назар заставил, он мне угрожал! Я люблю Платона больше жизни, ты ведь знаешь!

— Ты отличная актриса, сестренка. Но я больше на твои спектакли не поведусь, — цедит Баев и, развернувшись, направляется ко мне с Платоном на руках.

На этот раз выражение лица Жени становится по-настоящему жутким. Забыв, что ее крепко держат за руки, она рвется к Марату, словно действительно голыми руками готова его уничтожит.

— Да будь ты проклят! Ты всё у меня украл, всё! Ты не заслужил жить, ты должен сгнить заживо!

Я вся сжимаюсь от слов, которые девушка с такой легкостью шипит в спину своему родному брату. Мне физически плохо слышать это и страшно представить, какого сейчас Марату. Он идет с неестественно ровной спиной, не обращая внимания на крики позади, но сомневаюсь, что он действительно так равнодушно воспринимает проклятия от родного человека.

Хорошо, что Женю уводят в подоспевшую карету скорой помощи и она больше не орет во все горло, собирая вокруг нас еще большую толпу зевак.

Марат останавливается напротив меня и, протянув руку, бережно и с трепетом гладит Платона по голове. Я успела натянуть на него свою шапку и теперь тот выглядит так забавно. Как милый крошечный гномик.

— Нужно отдать ребенка врачам, чтобы они осмотрели его и сказали, все ли с ним в порядке.

— Да, конечно, — с готовностью откликаюсь я и уже делаю шаг в сторону скорой помощи, как Марат останавливает меня за плечо.

Я растерянно оглядываюсь на него и замираю, не в силах сдвинуться с места, настолько говорящий у Баева взгляд. Он прожигает, пробирает до самых костей и у меня снова слабеют колени.

Это конец.

— Вряд ли ему нужна такая мама, как ты, Полина, — озвучивает он, как приговор.

Слезы встают комом в горле, и я с трудом проглатываю его. Хочется позорно разреветься, но я не имею на это никакого права. Я ведь обещала защищать ребенка, а сама так легко подвергла опасности.

— Да… я понимаю, — выдавливаю тихо.

— Теперь, когда я разобрался со всеми, тебе больше ничего не грозит. Но какое-то время я, как и обещал, буду присматривать за тобой. Как ты понимаешь, никакой свадьбы не будет.

Я снова киваю, избегая смотреть в глаза Марату. Просто не выдержу его взгляда, я это знаю. Мне и тона голоса достаточно: строгого, холодного. В конце концов, он прав. В итоге все получили по заслугам, и я в том числе. Настоящая мама бы всегда оберегала Платона, а не подвергала опасности, а я… будем считать, что я просто была няней чужого ребенка. Платоша ведь и правда мне не родной. Надо напоминать себе об этом почаще и, надеюсь, со временем перестанет быть так больно.

С трудом я заставляю себя распахнуть куртку и протягиваю ребенка Марату. На этот раз все-таки решаюсь поднять на него глаза, но мужчина уже сам на меня не смотрит — его взгляд направлен на ребенка. Платон нервничает, тянет ручки назад, ко мне. На этот раз я не выдерживаю, втискиваю малыша отцу и, отвернувшись, поспешно сбегаю. Мне здесь больше делать нечего. Позади Платоша начинает плакать и каждый его всхлип камнем