Навязанная семья. Наследник - Мария Николаевна Высоцкая
— Я и не собирался. Но познакомиться очень хочется, — произносит совсем другим тоном. Мне даже кажется, что на его лице мелькает улыбка.
— Он просыпается в половине восьмого, иногда в восемь, — шепчу.
Между нами несколько метров, но кажется, будто Дима дышит прямо мне в лицо.
— Хорошо, — кивает Астахов и забирает свой кофе. Делает глоток, а потом садится напротив, вытягивая ноги под столом.
Я чувствую, как он снова смотрит на меня цепким, оценивающим взглядом, и напрягаюсь еще сильнее.
Это ужасно, когда тебя воспринимают как мебель или куклу… Неважно, в общем-то.
— Завтра в десять к тебе приедет стилист.
— Зачем? — спрашиваю, хотя знаю ответ.
— Потому что это, — кивает на мои джинсы, — никуда не годится.
— Я не буду твоей дрессированной собачкой, ты…
— Ты будешь делать то, что я скажу. — Он отхлебывает кофе. — Других вариантов у тебя нет, Карина.
Стискиваю зубы и, чтобы от обиды не проронить при нем ни слезинки, крепче сжимаю в руках чашку.
— Я просто хочу защитить сына, и…
Дима ухмыляется. Нагло, до тошноты.
— Не драматизируй. Ты получила все, чего всегда хотела. Завязывай.
— Статус заложницы?
— Заложницы… — Он повторяет это слово с легким презрением, и мне становится холодно. — Все могло бы быть иначе, но ты сделала свой выбор два года назад. Это просто последствия.
Он говорит это монотонно, а меня все равно будто ошпаривает кипятком.
Я упираюсь ладонями в стол и поднимаюсь со стула.
— Я приходила к тебе тогда! Я хотела рассказать о беременности, я тебе звонила, я думала, что сойду с ума! А ты… ты просто вычеркнул меня из своей жизни! За что? Что я такого тебе сделала, чтобы теперь поступать со мной вот так? Я же… я… а ты даже не захотел со мной говорить! Послал Журавлева, как своего верного пса, сделать за тебя грязную работу!
Дима прищуривается, и его лицо искажается от злобы.
— Ну да, именно так все и было, — шепчет, похрустывая пальцами. — Охотно верю. Но ты вечно забываешь рассказать мне, как предлагала себя Виктору.
После этих слов мой мир раскалывается на три части. Теперь есть не только «до» и «после»…
— Что? Ты себя слышишь? Я… Он тебе наврал! Я ничего такого не делала!
— Хватит! — Дима резко ставит чашку, и темные брызги кофе орошают мраморную столешницу. — Правила просты: ты делаешь, что тебе говорят, и живешь счастливо. Рядом с сыном.
— А если нет? — спрашиваю с вызовом.
— А если нет — будут последствия. И я не думаю, что они тебе понравятся.
После этих слов Астахов поднимается и, намеренно задев мое плечо, выходит из кухни.
Я прислушиваюсь к его шагам, чувствуя себя как никогда отвратительно.
Значит, Журавлев тогда что-то обо мне наплел, а Дима поверил. Просто взял и поверил. Не мне…
16
Утро смещает фокус моего внимания на сына, почти вытесняя все переживания из-за Димы. Он еще пожалеет, что поверил своему другу. Правда всегда всплывает на поверхность. Только вот иногда, это случается слишком поздно.
Слишком поздно что-то менять, зная эту самую правду.
Уверена, что это именно тот случай.
Поэтому ему будет стыдно, больно, поэтому он будет просить прощения, но ничего из этого мне уже будет не нужно.
Он меня унизил и будет унижать все время, что я нахожусь здесь.
Он просто лелеет свою обиду, свое задетое эго, а виноват в этом его друг. Не я.
Но если он глух и слеп, то жизнь его сама накажет. Мне даже не придется прилагать усилий.
С этими мыслями я заканчиваю готовить для Ильи яблочное пюре и подхожу к стульчику для кормления. На удивление, дом полностью оборудован для жизни ребенка. В этом Дима, надо отдать ему должное, действительно постарался.
Илья весело болтает ногами, что-то рассказывая мне на своем языке. Я зачерпываю ложкой пюре и подношу ее ко рту сына, с любовью глядя на его пушистую макушку.
Внутри при этом все равно чувствую скованность.
Вся эта кухня, мебель, да и весь дом в целом слишком сильно контрастируют с моим привычным бытом. А наличие помощницы по хозяйству, которую я обнаружила утром на кухне, и вовсе повергло в шок.
Инна Евгеньевна оказалась очень милой женщиной лет пятидесяти пяти и даже приготовила для меня завтрак…
Илюша открывает ротик, как птенец, я подношу к нему ложку и остро чувствую чужое присутствие.
То, что это Астахов, нет никаких сомнений. Только на него у меня такая реакция. Правда, когда поднимаю взгляд, все равно замираю. Дима стоит в дверном проеме. Он только что спустился, но уже выглядит на миллион долларов. На нем идеально сидящие брюки, белоснежная рубашка, галстук, запонки и часы.
Дима не двигается. Застыл и смотрит на Илью, и, кажется, даже не моргает.
Вижу это и чувствую, как начинает щемить сердце. Рука, в которой я держу ложку, отъезжает в сторону, и сынок недовольно тянется к ней.
Опомнившись и наконец отведя от Димы взгляд, быстрым движением подношу ложку ко рту сына, и он тут же делает «ам». И пока Илья счастливо чавкает, размазывая пюре по щекам, Дима осторожно, почти бесшумно подходит ближе.
Он подходит так близко, что я чувствую запах его одеколона и ощущаю исходящее от него напряжение.
Только сейчас это напряжение другое. Он смотрит на сына, сканируя каждую черточку его лица с жадным любопытством. Ищет визуальное сходство с собой?
Илюша, закончив с едой, поднимает на отца свои огромные, как у меня, голубые глаза и замирает. Они смотрят друг на друга, по моим ощущениям, целую вечность.
Я жду, когда Илья начнет капризничать, испугается, потянется ко мне на руки, но этого не происходит.
Он с не меньшим любопытством разглядывает отца, а потом… потом широко ему улыбается, видимо чувствуя в нем родство…
Мое сердце сжимается. От обиды. От страха. А еще от какого-то необъяснимого чувства. Хорошего, почти окрыляющего, и такого глупого в моей ситуации.
Дима переводит взгляд на меня, и его голос звучит непривычно тихо:
— Можно я его возьму? На руки.
Он спрашивает у меня разрешения?
Мои глаза превращаются в удивленные блюдца. Я замираю на секунду, а потом быстро киваю, не в
