Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс
С горечью я швыряю телефон на постель. Как раз в этот момент в комнату входит Ханна.
— Все в порядке? — Глаза ее округляются, прослеживая траекторию падения и приземления смартфона. — Выглядишь разбитой.
«Так и есть. Я рассыпаюсь на части».
Я плюхаюсь в кровать и отвечаю Ханне:
— Да все нормально. Просто сложные выдались последние деньки.
Еще больше смягчить попросту невозможно — я приуменьшаю события в невообразимых масштабах, — но следует оставаться верной надетой карнавальной маске. Чем больше боли прячется внутри, тем шире на маске должна быть улыбка, чтобы не вызывать подозрений.
— Ну как скажешь.
Тут у нас обеих пиликают телефоны. Ханна молниеносно хватается за свой, залипает в экран, в компании которого проводит большую часть дней в году, а затем присвистывает и смотрит на меня ошеломленно.
— Би, это какая‑то шутка?..
Не понимая, о чем речь, я тянусь к своему смартфону, тычу в уведомление из академического чата, после чего сердце пропускает удар.
— Скажи, что это розыгрыш!
В чате анонимное лицо закрепило фотографию, на которой перед всем честным народом предстают двое. Честер и я.
Нет, это не розыгрыш, не злая шутка. Это настоящий акт моего грехопадения, инсценированного против моей воли.
— Вот же срань…
Я лихорадочно пролистываю все-все сообщения, комментирующие картину из Аттического коридора. От каждого резкого словца вздрагиваю, словно меня тычут спицей под ребро.
«Я всегда знала, что Би шлюха».
«Что за?..»
«Филлипс, красавчик, ха-ха… Так держать!»
«Дэнни будет в бешенстве… Берегись, Би!»
— Не понимаю, вы что, всерьез…
— Нет! — вскрикиваю я, не выдерживая шквала вопросов Ханны. — Я не… Он сам пристал ко мне. Сказал, что хочет поговорить о Даньел, а потом полез мне под юбку.
Только после того, как произношу это вслух, я задумываюсь, а стоит ли говорить об этом с Ханной. Пусть Ханна Дебики и моя соседка, мы едва ли доверяем друг другу. Однако она обожает собирать сплетни, а в умелых руках даже слухи можно сделать мощным оружием. Я хватаюсь за эту мысль и надеюсь, что соседка быстро разблаговестит о моей — правдивой — версии событий, создав тем самым хоть какой‑то щит от нападок и общественного порицания. Если, конечно, сама мне поверит.
— Вот же засранец! — выдыхает Ханна, подаваясь вперед. — Би, ты как?
— Он ничего не успел, к счастью, — говорю я, избегая смотреть ей в глаза. — Рори Абрамсон оказался неподалеку и увидел нас. Он окликнул Честера, и я вырвалась, когда тот замешкался.
Ханна снова присвистывает.
— Ну и ну… Интересно, что об этом подумала Дэнни, когда увидела фото?
Ярость? Гнев? Ревность? Даже представить страшно, какую бурю эмоций испытала Дэнни Лэнфорд, увидев Честера в объятиях со мной. Не зря говорят, что история циклична. Наша с ней трагедия повторялась; она сделала второй виток, но в этот раз Дэнни не станет ждать моего раскаяния. Она просто расщепит меня на молекулы, и плевать, что наплетет ей Честер.
Тут Ханна прерывает мои размышления и задает вопрос, который вводит меня в ступор:
— А тебе не кажется странным, что Рори был рядом, когда это произошло?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, все ведь знают, Би. Он таскается за тобой по пятам с седьмого класса. Не мог ли он…
Я вновь хватаюсь за смартфон и кликаю на иконку отправителя. Анонимный аккаунт. Имя, сотканное из набора рандомных символов. Тот, кто меня подставил, мог оказаться кем угодно, не исключая саму Даньел. Но Рори?..
Родерик Абрамсон, чокнутый художник, как его называют, и правда преследует меня последнюю пару лет. Ханна как‑то говорила: «У Рори на лице написано, что он покончит с собой до двадцати из-за неразделенной любви», — и мне остается надеяться, что если это и случится, то не из-за меня.
Типичный непонятый гений, он любил просиживать в библиотеке, закапываясь в философские трактаты, которые, как он, видимо, полагал, сделают его умнее, а великий ум, в свою очередь, возвысит над остальными, некогда отвергнувшими его персону. Но стоило мне появиться в библиотечном зале, как он напрочь забывал и о Дидро, и о Монтене и только сверлил меня взглядом, не решаясь заговорить. Как я поняла потом, он запоминал черты лица, чтобы после изрисовывать блокноты моими портретами. Часть набросков он подкладывал мне под дверь, как подношение богине. Портреты были красивыми, хотя и несколько небрежными, и все же в них всегда угадывалась я. Он видел меня не так, как остальные: резкими штрихами он выхватывал боль, сокрытую глубоко внутри, спрятанную ото всех, и именно тем Рори и пугал. Он видел меня насквозь.
Но мог ли Абрамсон быть участником инцидента, уличающего меня в порочности? Мог ли захотеть моего внимания настолько, чтобы, не получив его, жестоко отомстить?
Мысль о Рори не дает мне покоя и ведет в библиотеку. Нет сомнений, что он там, сидит и почитывает Сартра, пытаясь найти ответы на экзистенциальные вопросы. Впрочем, я иду за тем же — получить ответы.
Больше всего сейчас хочется придушить его. Почему‑то, как только Ханна посеяла во мне зерно сомнения, я мигом уверовала в виновность Рори. Наверное, так удобнее думать, когда хочется кого‑то обвинить. Просто возьми того, кто подвернулся под руку, и спиши на него все грехи человечества. Разве не так они все поступали со мной?
Библиотека окутывает сладостным ароматом состаренной бумаги с примесью пыли. Мне везет: учеников здесь не так много в это время, и я проскальзываю почти незамеченной.
Обычно Рори сидит за столиком с зеленой лампой, но сегодня он задумчиво шатается по второму этажу у стеллажей с прозаиками эпохи романтизма. Я взлетаю по винтовой лестнице. Когда Абрамсон поднимает глаза, то едва ли не
