Тоска - Александр Александрович Павловский
На воротах красуется маленькая ворона. Не воронёнок, а размерами. Она вращает головой, подставляя то один, то другой глаз к небу. Шевелит серым клювом, но звуков не издает. Дождь её тоже не особо интересует. Да и капли скатываются по её темно-синим перьям, как наэлектризованные.
– Если тебе есть, что мне сказать, то перестань кривляться и спускайся. А, если нет, то катись к дьяволу на ужин.
Ворона вспорхнула в небо и спикировала за ворота.
– Как грубо. Вас разве не учат правилам хорошего тона? Или моветон – это нормальное состояние души?
Облокотившись на ворота с обратной стороны стояла девушка.
Если сделать сборный образ из того, что мне не нравится в девушках и что восхищает, то получится она. Бывшая ворона. Высокий лоб и собранные назад волосы, маленькие губки – бабочка и острый нос. Казалось, что клюв и нос – одно и тоже, даже без трансформации. Она заправила непослушный локон за ухо и обнажила, как коренные зубы в улыбке, золотую сережку с камнем. Такие трофеи уже никто не носит, слишком дорого для провинциалки и опасно для богатой. Чересчур много ртов может раскрыться на такую вещицу. Черное облегающее платье до колен и сапожки на низком каблуке. Она демонстративно покрутила куртку в руках и накинула на плечи. Накинула так, словно это были крылья, а не сшитые между собой куски ткани.
– Всё хорошее осталось в другой жизни. Здесь обойдемся без правил приличия и светских бесед, мадемуазель… – неуклюже сделав реверанс, натянул улыбку.
– Хам.
– Сорока.
– Ворона! Я – ворона. Сороки – хищные воровки и не чета умным воронам, что способны анализировать.
– Ага, курс орнитологии мне проведешь?
– Ты невыносим. – фыркнула. – Не уверена, что хотела бы себе такого Проводника. Видимо, лучшие части души остались с Владельцем.
– Сходи проверь. Обратись в «умную» ворону и будь умницей, свали.
– А я надеялась на диалог…
– Дьявол тебе в собеседники. У меня много дел и ни минуты на распиздяйство.
– Ха, ну посмотрим на твои дела.
Девушка вскинула куртку и обратилась в ворону. Небольшую копию могучего сородича. Напоследок она пощелкала клювом и взлетела, сотрясая влажный воздух перед собой. Дождь, как и в первое знакомство решил, что мне стоит хорошенько искупаться. До трусов. Носки, будь они неладны, промокли мгновенно. Ощущения дискомфорта не было, но частое обливание приписывает меня к чему-то происходящему без моего разрешения.
Небо рассасывалось синевой набитых фингалов. Слезилось, сквозь набухшие веки и проливалось солеными каплями по щекам города. Ручейки грязи, объединенные в черные реки и устремляющиеся дальше и дальше в никуда. В домах зажглись огни, голоса утихли за закрытыми дверьми, а на прилавках остались лишь обрывки бумаги и подарочной упаковки. Толпа растащила всё, что можно было поднять и вынести. Чековая лента рвалась, чтобы остаться мокрым пятном на асфальте. Мусорки переполнены. Прибыль не кусается. Всё остальное – ничейная проблема, которую кто-то решит и не важно как. Потому что присвоенное тоже не кусается.
За эти несколько дней я ни разу не видел город целиком. Желание его посмотреть возникает, но я не могу уйти дальше, чем невидимая веревка дает натянуться. Куда идет Леша, там буду и Я. У меня нет своей воли, только слепое подчинение. Тень. Она в таких же рабских условиях всю жизнь. А, есть ли вообще жизнь у Тени? Вопрос риторический. Значит, это точно не жизнь. Рабское не существование. Мне можно совершать поступки в рамках того насколько я свободен. Можно говорить, что угодно и слушать. Но я не могу уйти. Далеко уйти. Или уехать. Посылать каждого к черту интересно лишь в самом начале, а затем уже интересно самому к нему прийти. Да никто не посылает. Все либо вежливы, либо не хотят делиться дорогой.
Тянет в сон. Даже не тянет, а укладывает. Несу ноги, а они не слушаются, подгибаются. Добредаю до заброшки у которой остановился, хочется оказаться в тепле, но меня никто не возьмет под свою крышу. Я наследил в последнем месте жительства и навряд ли теперь кто-то осмелится даже в глазок на меня посмотреть. Ну и хрен бы с ними. Я надолго не задержусь. Буду торопить Лешу покуда сам не пойму, что у него за незавершенное дело. Мы ведь с ним одно и тоже естество. То, что может сделать он, значит могу повторить и я. Да, я – тень, но может и повторение за творцом сочтется, как выполнение задуманного. Заповеди ведь писал не Бог, а люди. Но они имеют одинаковую силу. Значит, лазейка должна быть.
Прикладываю голову к холодной доске. Крыша протекает в нескольких сантиметрах от головы. Тонкая струйка старается пробить толстую кожу дерева, но лишь покрывает его, как зеркало. И в этом зеркале ничего не видно. В быстром сне происходят странные события. Горит город, в ярком пламени полыхают городские стены. На башнях идет перекличка и редкие стрелы покидают окна бойниц. Стреляют не по врагам, а в людей. Крики то нарастают, то утихают. Затем очень близко ухает крыша и с треском проваливается внутрь стен, но продолжает гореть, как кострище в обруче камней. Снова крики, но тихие и обреченные, больше похожие на плачь. Кто-то пытается сбежать, но редкие стрелы настигают спины. Хрустят кости и свистят пробитые легкие. На землю падают не люди, а их тени. Замученные войной и растерзанные псами пламени. Никто не спасся. Спасаются, когда есть надежда, а, если она на конце стрелы, то никто не уйдет самостоятельно. Также резко возвращаюсь из сна.
– Что, кошмар приснился?
– Ааа, блять! – Сползаю с досок и упираюсь спиной. По телу холодным сечением расходятся волны и бьют по ушам. – Что это было? Почему так реально?
– Потому что правда.
– Какая, блять,
