Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
А еще документы вывезти, ценности разные, кладовые вскрыть, посмотреть, чем поживиться можно. А что? Орден, считай, мертв, а Филипп жив.
Версия?
– И священника обязательно туда привезти. Когда это и правда кара божия, надобно освятить место нечистое.
Придворные закивали. Филипп прогулку прекратил, отправился к себе, приказал лекаря позвать. Пусть руку перевяжут… что за роза у него такая растет? Сволочь, а не роза! Да и куст этот срубить! Чтоб неповадно было.
* * *
Поздней ночью лежит король в своей кровати. И то ли снится ему, то ли взаправду все происходит.
Открывается дверь спальни, человек входит.
Как он во дворец попал, как мимо людей прошел?!
Не знает Филипп.
Фаворитку свою толкнул – та и глаз не открыла, не охнула даже. А там и сам Филипп двигаться уж не может.
Стоит рядом с ним старик, смотрит сурово. На старике балахон из простого полотна, на ногах непонятное что-то… Где ж король лапти мог увидать?
На плече старика ворон сидит, смотрит недобро.
И под взглядом птичьим, умным, чувствует его величество себя червяком. Сожрут – не подавятся…
Сказать хочет, а не идут слова, шевельнуться бы – да сил нет…
Молчит старик, кажется, вечность уж молчит, Филиппа ужас прошиб едва не до медвежьей болезни. А потом заговорил Велигнев, тихо-тихо:
– Не надо тебе на Россу лезть, государь. Протянул туда руки магистр Родаль, тут его и смерть нашла, безвременная. На твоей земле его замок стоял, ну так радуйся. Все, что им принадлежало, твое будет. А сам не лезь туда более…
Филипп спорить и не собирался. Как-то так убедительно у старика получалось… не обмочиться бы! Куда там спорить!
– Ты меня, государь, не забудешь. А чтобы верил, что не видение я, не морок…
Махнул рукой старик, ворон с его плеча сорвался – и в стену влетел.
Не разбился, нет. Только на мраморе белом черное пятно отпечаталось.
Ворон.
Крылья, видно, перья… Поневоле Филипп зажмурился, а когда глаза открыл, никого уж и рядом не было. И руки-ноги слушались.
Тут уж король так заорал – балдахин едва не рухнул.
Стража вбежала, фаворитка с кровати слетела, король орет, ногами топает, суматоха поднялась… и было, было, отчего ей подняться. Потому как в спальне королевской, на панели из драгоценного золотистого ромского мрамора, и правда черный ворон отпечатался.
А старик?
Искали…
Не нашли ни старика, ни следа его. А ворон остался. Подумал Филипп, да и переехал в другую спальню. А эту закрыть приказал.
И о мыслях своих он тоже как-то позабыл. Думал он ранее жену Бориса отравить, свою племянницу ему подсунуть, а тут и раздумал, да резко так. Найдет он, куда девку пристроить, а туда не надобно! Вот просто не надобно…
Не слабость это! Просто захотелось! Или кто-то решит с королем спорить?!
* * *
Велигнев шел себе спокойно, песенку насвистывал.
Ворон на плече сидел, покачивался при движении, когтями держался. Недоволен был – чего это еще такое? Его мороком разных всяких пугать?!
Ладно уж, потерпит он ради хозяина! Подождет.
А покамест на Россу они возвращаются.
Домой.
Счастье…
* * *
Руди по сторонам смотрел с грязной телеги.
Позорной телеги.
Кто бы мог подумать, что так вот все кончится? Все будет…
Телега.
Дорога к лобному месту.
Палач, который уже ждет…
Легкой казни не будет, не пощадил Борис. Руди почти и не пытали, он все сам выложил, а вот помирать он будет больно.
На колу.
Несколько дней. Кол с перекладиной будет, чтобы не сразу умер Истерман, а палачу приказано его поддержать, чтобы помучился подольше. Когда Руди об этом узнал, с ним истерика случилась, кричал он, бился, пытался голову себе о стену разбить – не получилось ничего. Палачи у Бориса опытные, жестокие.
А казни растянутся надолго. Может, дней на десять. Первым он умрет, а потом каждый день рядом с ним будут другие умирать.
Пауль Данаэльс. Боярин Фома Мышкин – знал он, что доченька его затевает, знал, не остановил. Кое-кто из рыцарей. Еще бояре – много кто в заговоре замешан оказался.
И милосердия не будет.
Не пощадит государь, у него жена ребенка ждет, и ради них он всю гнилую поросль выполет.
Старался Руди себя в руках держать, а только когда телега к помосту подъехала, не выдержал, в истерике забился, почти на руках его на помост внесли, вшестером прижимали, чтобы не вырвался.
А потом…
Потом было очень много боли. И жалеть Руди было некому, разве что кидаться камнями в него запретили. Но это не из милосердия, а чтобы сознание не потерял или не убили раньше времени.
Истерман прожил еще почти два дня. К тому времени на площади еще восемнадцать кольев стояло.
* * *
– Уезжаешь?
Не подружились Борис и Божедар, а все ж государь не против был богатыря при себе оставить. Надежный он. И не предаст.
– Прости, государь. Тесно мне тут, душно.
– Когда позову – придешь на помощь?
– Дай Род, государь, не понадобится тебе моя помощь. А коли позовешь – приду.
Борис с руки перстень с лалом снял, богатырю протянул.
– С этим кольцом тебя в любое время ко мне пропустят.
Доверие.
И взаимопомощь. То, что мужчины друг другу предложили. Столкнулись в Великом Нево сом и щука, переглянулись да и поплыли себе в разные стороны. Нечего им делить, разные они.
И мужчины разошлись.
Божедар на коня вскочил, уехал.
Борис в покои вернулся, жену обнял. Устя даже и спрашивать не стала.
– Тяжко богатырям среди суеты да колготы нашей, не по их плечам интриги да подлости.
– И то верно, Устёнушка… Посиди со мной.
Устя к мужу прижалась покрепче и молчала. Рядом они, теплом делятся, греются друг об друга, как два птенца в одном гнезде, и не надо им сейчас ничего более.
Рядом беда прошла, смертная, лютая… Осознают они это сейчас и жизни радуются.
И хорошо им рядом. Так родными и становятся по-настоящему, душами врастают, сплетаются…
* * *
– Неспокойно мне, матушка.
Металась Машенька по комнате, то к окну подойдет, то к двери, то опять к окну.
Неспокойно ей, страшно. Но не ворчала боярыня Татьяна. Поймала чадо, по голове ее погладила ласково.
– Спокойнее будь, Машенька, маленький тоже волнуется.
– Матушка! Илюша там! А я…
– А за тебя и Вареньку спокоен твой муж. Это главное.
Боярыня Татьяна совсем своей у Заболоцких стала, считай, что ни день приезжает, то к
