Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко

— Перепрыгну и побегу за помощью.

— У тебя нога, — напомнил Иржи.

Резанов промолчал.

— Ты вот что, — спустя несколько секунд заговорил капрал. Макс посмотрел на друга: Шустал заметно побледнел и черты его лица будто заострились. — Иди до провала, а там садись и жди. Чех и остальные ведь пойдут за нами, если не вернёмся до трёх часов ночи. Они тебя вытащат.

— Нас.

— Макс, — Шустал скривился, но вместо обычной весёлой усмешки получилась болезненная гримаса. — Ты только пообещай меня потом забрать. И ещё скажи пани Хелене, что…

Он вдруг осёкся и капрал-адъютант уже было решил, что наступил конец. Однако Иржи расширившимися от изумления глазами уставился на что-то позади приятеля. Максим не успел обернуться: на плечо легла ладонь — маленькая и такая ледяная, что холод чувствовался даже через одежду. Потом кто-то шагнул вперёд, и Резанов, подняв голову, увидел нищую старушку, которую они встретили в памятный день 4 июня у костёла Святого Вацлава. Изумрудно-зелёные, странно светлые и прозрачные глаза её с теплом посмотрели на него, потом на Шустала. Губы чуть дёрнулись в знакомой нерешительной улыбке.

— Открой, — указала она на сосуд, который Макс поставил у ног Иржи, когда кинулся помогать другу.

Капрал-адъютант примерился к плотно притёртой пробке, попробовал повернуть. Та сперва не сдвинулась, но потом то ли сургуч, то ли старый воск, пошли трещинками, и пробка поддалась. Максим отложил её в сторону, осторожно — как учили на уроках химии — принюхался к содержимому сосуда. Старушка молча наблюдала за усилиями стражника.

Содержимое ничем не пахло.

«В конце концов, есть же в сказках живая вода…» — парень осторожно наклонил сосуд над раной Шустала. Из стеклянного горлышка выплеснулась с виду обычная прозрачная вода, но Иржи вздрогнул, словно его бок прижгли калёным железом. Однако вместо запаха палёного в воздухе вдруг разлился аромат летнего луга, где после сенокоса убирают хорошо просушенное ароматное сено. Макс увидел, как ставшие красными от крови рукава его рубашки, которыми он только что безуспешно зажимал рану на боку Шустала, на глазах начинают белеть. Кровь будто втягивалась обратно в тело.

Капрал судорожно вздохнул. Резанов, сообразив, торопливо ухватился за рукоять кинжала и выдернул его. Не брызнула кровь, не вздрогнул в последний раз Иржи — напротив, ошеломлённый Максим наблюдал, как красными бисеринками кровь с лезвия прямо по воздуху устремляется к быстро затягивающейся ране.

— Господь всемогущий, — прошептал Шустал.

Капрал-адъютант снова посмотрел на старушку. Та одобрительно кивнула и улыбнулась — на этот раз широко, тепло.

— Кто вы? — выдохнул Макс.

Нищенка робко переступила с ноги на ногу, потупилась. Потом заговорила тихо-тихо, словно стесняясь своего рассказа:

— На Вышеграде, у Либушиных бань, стоят два камня. По моей вине стоят. Люди называют их Пастушки, — она быстро взглянула на парня и часто заморгала, но глаза её остались совершенно сухими.

— Пастушки? — Максим чуть нахмурился, пытаясь припомнить. Потом вспомнил и в ещё большем изумлении уставился на старушку. — Вы — мать девочек! — парень всмотрелся в изумрудно-зелёную глубину, переполненную скорбью и страданием. Потом перевёл взгляд на стекло в своей руке, и тут его осенило:

— Материнские слёзы…

Резанов осторожно поднял с пола пещеры пробку, тщательно заткнул флакон и протянул его старушке:

— Возьмите. Это ведь ваше.

Старая нищенка покачала головой:

— Не могу, ребятки. Нельзя мне, — быстро развернувшись, она торопливо засеменила к выходу.

— Постойте! Тогда скажите, что нужно сделать? — крикнул Резанов. Старушка нерешительно остановилась, помялась — но, снова отчаянно замотав головой, ещё быстрее заспешила к выходу и скрылась в темноте под аркой.

— Макс, — позвал Иржи. — Мне это пригрезилось? Или она правда сказала — Пастушки на Вышеграде?

— Ты не знаешь про эти скалы?

— Знаю, — Шустал медленно сел и принялся осторожно ощупывать прорезанные кинжалом дублет и рубаху. От раны в боку не осталось и следа. — Две девочки пасли на скале коз, не уследили, и те попадали во Влтаву, а мать в сердцах прокляла их, потому что теперь всей семье грозила голодная смерть. И девочки окаменели на том самом месте, где погибло их стадо, и стоят там до сих пор. Этой легенде незнамо сколько веков. А это, — он посмотрел на стеклянный флакон. — Живая вода, как она есть?

— Это материнские слёзы, — Максим бережно держал сосуд в обеих руках. — Ты же помнишь, что мать раскаялась в своих словах? Но так и не смогла до конца жизни вымолить прощение. Её дочери остались окаменевшими, — он посмотрел на друга. — Говорят, нет страшнее горя, чем родителю пережить своего ребёнка.

— И что нам теперь делать? — Иржи попробовал встать, и это у него получилось. Он постоял, чуть покачиваясь, потом нагнулся, подобрал брошенный Резановым кинжал и сунул его обратно в ножны.

Макс всё ещё сжимал в руках флакон. Он оставалось холодным, но где-то в глубине сосуда будто прятался крохотный тёплый шарик.

— Помнишь, Хеленка говорила про раскаяние? — задумчиво проговорил он. — Если это не пример самого искреннего раскаяния, тогда я уж и не знаю, каким оно должно быть.

— С чего ты так решил?

— А иначе почему тогда эти слёзы оказались здесь, среди сокровищ князя Крока? — заметил Резанов. — Прямо у подножия его гробницы. Под его волшебным посохом.

Приятели одновременно взглянули на посох, который Врбас, убегая, бросил чуть в стороне.

— На Карлов мост? — не отводя взгляд от посоха, спросил Шустал. — Как в прошлый раз?

Капрал-адъютант поднялся на ноги.

— В одну реку не входят дважды. И потом, — он снова нерешительно посмотрел на сосуд, — я не смогу, Иржи.

— Ты о чём?

— Я не смогу просто вылить эти слёзы во Влтаву и спокойно наслаждаться вернувшимся летом.

— А ты уверен, что лето вернётся? — с