Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко
— Ну вот. Не говори после, что я не уважил твою последнюю волю, — мужчина сделал ещё шаг и, встав вплотную к пленнику, вскинул правую руку, собираясь ударить его кинжалом.
Вскинул — но опустить не смог.
Макс мысленно завопил, наполовину от шока, наполовину от счастья. Алтарь вспыхнул ослепительно белым светом, а деревянная статуя скорбящей Мадонны теперь левой рукой удерживала священника за запястье. Тот попытался было высвободиться, но не смог. Ругаясь, колдун перехватил кинжал в свободную руку и принялся кромсать раскрашенное дерево — но после двух или трёх ударов лезвие увязло и больше не поддавалось. Растерянный мужчина барахтался, словно пойманный за ухо мальчишка, и вдруг, посмотрев на свою руку, заорал отчаянно и страшно.
Человеческая кисть чернела на глазах, превращаясь в иссохшую руку мумии. Чернота и сухость начали наступать от кончиков пальцев и спускаться вниз. Миновало всего секунд пятнадцать, а в первых фалангах не осталось и крошечной искры жизни. Через минуту пальцы отсохли и перестали слушаться, чернота подступила к ладони.
Максим почувствовал, как хватка невидимой силы ослабла. Парень начал дёргаться, одновременно следя, как наказание постепенно перебирается на ладонь колдуна, как тот продолжает сипло орать, уже сорвав голос. Ладонь усыхала и морщилась на глазах, кожа стягивалась, пальцы сами собой скрючились, став похожими на птичью лапку. Чары, наложенные на стражников, быстро рассеивались. Резанов смог перекатиться по полу прочь из круга и теперь поднимался на ноги, в самом круге рядом с телом звонаря возился и барахтался Иржи. Войтех Чех в изумлении наблюдал за сотворённым чудом.
— Сделайте же что-нибудь! — священник со страхом следил, как чернота сравнялась с зажавшими его запястье деревянными пальцами. Миновала минута, другая. Где-то у входа ухали удары: похоже, снаружи действительно пытались тараном выбить дверь костёла. Глаза колдуна выпучились от ужаса, когда сухая полоска кожи принялась расширяться вниз от пальцев статуи, под задравшийся рукав сутаны.
— Сделайте что угодно! — в голосе мужчины звучало отчаяние.
Иржи кинулся к Чеху и уже торопливо разрезал опутавшие того верёвки. Максим, подобрав палаш, медленно двинулся к схваченному статуей врагу.
— Кто ты? — спокойно спросил он.
Священник вдруг с прежней злобой посмотрел на парня, но тут чернота нырнула под ткань сутаны и колдун, задёргавшись ещё отчаяннее, взвизгнул:
— Каноник! Я каноник этого костёла!
— Кто ты на самом деле?
— Я уже сказал — каноник костёла Святого Якуба! — он взвыл, выругался и добавил:
— Карел Врбас из Стрмилова. Освободи меня!
— Вряд ли тебе понравится способ освобождения, — Макс посмотрел на статую.
— Делай, что нужно! Хоть спали её — мне всё равно!
— Что тебе всё равно — это понятно, — проворчал Резанов. Потом переложил палаш в левую руку и трижды перекрестился, каждый раз в пояс кланяясь. Каноник, продолжавший подвывать и корчиться, процедил сквозь зубы:
— Русинов тут ещё не хватало.
— Христианин есть христианин, — возразил капрал-адъютант, перехватил поудобнее палаш, примерился и, несмотря на вопль Врбаса: «Ты что творишь⁈», рубанул почерневшую безжизненную руку чуть ниже основания кисти.
Священник вскрикнул, но не от боли, а больше от страха: высохшая часть руки под ударом палаша переломилась, как сухая ветка. Колдун рухнул на пол, и в то же мгновение статуя разжала хватку. Отрубленная кисть упала рядом с алтарём.
Двери костёла распахнулись и внутрь ввалилось несколько стражников ночной вахты, вооружённых небольшим тараном. Вслед за ними появилась фигура в доспехе, и голос Брунцвика загремел под сводами:
— Обыскать всё! Резанов! Шустал! Чех! Живы?
— Живы, пан командор, — устало отозвался Иржи. Войтех, ещё не до конца пришедший в себя, смог только кивнуть.
В распахнутые двери входили всё новые и новые бойцы — этой ночью у костёла, похоже, было не меньше трёх десяток. Мелькнула косматая собачья голова пана Соботки, через некоторое время послышался скрипучий голос пана Фишера, который раздавал своим людям указания.
К алтарю подошли двое, причём во второй фигуре Максим с удивлением узнал крёстного жены, господина Отто Майера. Томаш Брунцвик скривился, увидев пентакль и тело звонаря; потом перевёл взгляд на сидящего на ступенях каноника, баюкающего обрубок руки. Чернота действительно принесла полное отмирание тканей: после удара палаша на полу осталось всего несколько капелек крови и даже перевязка колдуну не требовалась.
— Кто это? — поинтересовался рыцарь, кивком указав на пленного.
— Пан Врбас из Стрмилова, каноник костёла Святого Якуба. Наш призыватель зимы.
— В самом деле? — Брунцвик внимательнее оглядел священника.
— С каких это пор ночная вахта вламывается в храмы и рубит руки честным людям? — спросил тот. Ответил ему не Томаш, а гремлин:
— С тех самых пор, как пан командор получил особое предписание, заверенное самим высочайшим канцлером Чешского королевства, паном Адамом из Градца.
— Канцлер… — презрительно скривился каноник. — Это сифилитик, не способный даже самостоятельно ходить?
— Вижу, вы перед сожжением на костре хотите пройти через вырывание языка? Что ж, не препятствую, — заметил господин Майер, с прищуром глядя на колдуна.
— Сделайте милость, — оскалился тот.
— А это что за хлам? — гремлин носком сапога поддел высохшую кисть.
— Чудо, — вдруг подал голос Чех. — Настоящее чудо.
— У нас? — искренне удивился третий секретарь императорской канцелярии.
— Богоматерь схватила его за руку, и рука отсохла, — глаз Войтеха всё ещё был вытаращен, словно он заново переживал увиденное. — Господь мне свидетель, так и было!
— Действительно, всё было именно так, — кивнул Иржи, поддерживавший сбоку ординарца.
— А зачем было рубить руку? — поинтересовался Брунцвик.
— Она бы его не выпустила, — пояснил Макс.
— Да нет. Я о том, почему было не дать ему усохнуть целиком?
Каноник едва заметно вздрогнул.
— Не хотелось лишать пана Адама удовольствия доложить государю, что преступник, наконец, найден, и будет предан
