Герой Ымперии - Валерий Масляев
Мы вернулись в зал. Музыка стала стремительнее, люстры – понятливее. Меня пригласила дама в маске павлина. Маска смотрела дерзко, глаза – с интересом, голос – как чай с бергамотом.
– Скажите честно, Герой, – спросила она, – вы и правда умерли от смеха?
– Честно? – Я пожал плечами. – От смеха, фуры и семейно-бытового сюжета.
– Прекрасная композиция, – сказала она. – Видимо, Автор нашей книги – коллажист.
Мы закружились. Через полминуты заметил, что её шаги идеально совпадают с моим сердцем. Ещё через минуту понял, что её перчатки пахнут новой книгой. Ещё через две – что нас наблюдает тот самый господин с очками, отражающими троих.
– Вам не кажется, – сказала дама, – что в зале сквозит чужая мысль?
– Кажется, – ответил я. – И у этой мысли инициалы.
– Вы произнесли их вслух?
– Пока нет.
– И не надо, – сказала она. – Мысль обидчива, когда на неё показывают пальцем.
Танец оборвался на аплодисментах. Мы поклонились друг другу. Я хотел спросить её имя, но она уже отступала, растворяясь в павлиньих перьях толпы.
Я остался у колонны. Колонна, судя по трещинам, пережила три династии сплетен и одну чистку от метафор. Дворецкий возник из воздуха – как комментарий к сложному месту.
– Сударь, к вам просится один документ, – сказал он.
– Документы обычно скучны.
– Этот – нет.
Он протянул мне конверт, тёмно-синий, восковая печать – буква «Ы», перечёркнутая тонкой линейкой.
Я сломал печать. На толстой бумаге ровным почерком было выведено:
«Герой. Вы – девятьсот одиннадцатый. Именно этот номер может сработать. Все прежние – слишком ранние. Все последующие – слишком поздние. Вашим смехом откроется дверь. В полночь, когда люстры моргнут в третий раз, скажите вслух: «А между тем логика взяла отпуск по уходу за чудом». Если вы действительно Герой, произойдёт то, чего я жду. Если нет – произойдёт то, чего вы боитесь. С уважением Ж. Пт. Чатский»
– Любопытно, – сказал я.
– Нагло, – сказал дворецкий.
– Привлекательно, – признался я.
Часы пробили половину. Музыка сделала вид, что ничего не слышала. Но зал слегка подтянулся, как человек, готовящийся к фотографии.
– Сударь, – сказал дворецкий, – не делайте этого.
– А если это ловушка для ловушки?
– Тогда ловушка улыбнётся первой.
Я засунул письмо во внутренний карман. Рука сама нашла нить на запястье. Она была тёплой, как чайное прощение. И складывалась в «Ы» чуть чаще, чем требовал пульс.
В этот миг люстры моргнули – раз. Пауза. Моргнули – два. Музыка притихла, как кошка перед прыжком.
Я поднял голову. Третий раз люстры моргнули… и над самым центром зала, повиснув в воздухе, из ничего нарос чёрный прямоугольник. Он не отражал свет и не пил его – он его считал. По краям прямоугольника пробегали тонкие белые цифры, как комментарии трезвого человека к пьесе мира.
Толпа ахнула. Кто-то крикнул: «Вызвать магистра!», кто-то – «Покормить прямоугольник!», кто-то – «Спрятать детей и коньяк!». Дворецкий встал между мной и пустотой, как запятая между двумя опасными предложениями.
– Сударь, – сказал он тихо, – не произносите фразу. Её ждут.
Я вдохнул. Я мог промолчать. Я мог уйти. Я мог рассмеяться. Но письмо в кармане поцарапало меня мыслью: «А если это та самая дверь?»
Я шагнул вперёд. Толпа расступилась с готовностью учебника на экзамене. Чёрный прямоугольник висел, как недописанный итог. Цифры на его краях вдруг сложились в слово «ЕСЛИ».
И я сказал, чётко, слышно, так, чтобы каждая Буква заняла своё место в строю:
– А между тем логика взяла отпуск по уходу за чудом.
Прямоугольник дрогнул. Часы ударили полночь. Люстры вспыхнули ярче – и в их сиянии из глубины пустоты медленно, как кошмар, у которого хорошая растяжка, вышел силуэт с тонкими очками и улыбкой, знающей слишком много.
– Добрый вечер, Герой, – сказал силуэт. – Вы справились со своей первой формулой.
Я открыл рот, чтобы ответить, но воздух вокруг меня уже завертелся в воронку из букв. «Ы» вспыхнула так, что весь зал ахнул второй раз. И вдруг эта Буква сорвалась с потолка и стала между мной и силуэтом, как щит.
– Это… – прошептал кто-то.
– Это родовая защита! – вскрикнул маршал.
– Это сама Ымперия, – едва слышно сказал седой граф, – признала своего.
Силуэт в очках усмехнулся.
– Посмотрим, сколько у вас смеха, чтобы выдержать доказательство.
Пол поскользнулся под ногами, как плохо сформулированная мысль. Стены пошли рябью, как цитаты, переданные из уст в уста. И там, где только что был зимний сад, разверзлась узкая дверь, ведущая в коридор из чистой геометрии.
Я шагнул – и…
(по закону жанра Автор заканчивает каждую главу сочным клиффхенгером)
Бал во славу Ымперии (и неудавшееся покушение на канапе)
Если признаться, у меня было два варианта: шагнуть в коридор из чистой геометрии – или сделать вид, что я временно забыл таблицу логарифмов и имею право на глоток шампанского. Я выбрал третий способ: моргнуть, и мир вернулся на место так, будто только проверял, не слишком ли мы к нему привязались. Чёрный прямоугольник втянулся в себя, оставив в воздухе едва слышный запах свежей типографской краски. Люстры поправили кристаллы, оркестр сделал вид, что играл всё это время одно и то же, а публика единодушно договорилась ничему не удивляться, ибо таков высший свет: он шокирован только в частном порядке.
– Сударь, – сказал дворецкий на ухо, – если кто спросит, вы показывали новый фокус Коротконоговых: «Буква как щит».
– Прекрасно, – кивнул я. – А если спросит он?
– Кто – он?
– Тот, чьи инициалы пишутся мелким аналитическим шрифтом.
Дворецкий посмотрел поверх очков, которых у него не было.
– Тогда скажите, что вы просто улыбались. Улыбка – самая непредсказуемая из Букв: никогда не знаешь, кого обезоружит.
Меня тут же утащили в круг танцев: то придворная мазурка, где руки встречались строго на расстоянии и немедленно расходились, как противоборствующие партии, то вальс, в котором пол и потолок ненадолго менялись местами, и никто не страдал от реформы. Я танцевал – чтобы не думать, и думал – чтобы не переставать улыбаться. Под левой лопаткой штрих-код логики зудел, словно хотел пройти кассу без очереди.
Если вы никогда не бывали на балах в Ымперии, вы многое выиграли, но немного потеряли в хохоте. Каждая дама здесь – аллюзия, каждый кавалер – сноска, а стол с закусками – примечание, которое, прикрой его шторкой, превратится в отдельный том собрания сочинений. Меня вежливо подталкивали ближе к буфету, словно кто-то невидимый старательно сортировал меня по полкам. Я догадывался, кто: у Ж. Пт. Чатский невероятный такт – он умеет стоять на вашей тени, не наступая на ноги.
