Герой Ымперии - Валерий Масляев
– Ввиду тревожной ситуации, – сказала она, – дом Перестрахновых предлагает компромисс: ввести режим правильности на испытательный срок – на полгода, с исключениями для придворного остроумия и академических опытов. Простые люди устанут меньше. Высший свет – наберётся примеров без двусмысленностей.
– Режим для народа, исключения для двора, – проворчал кто-то из магов. – Мы это уже проходили – на других языках.
– Тогда оформим, – кивнул председатель, и я записал: «Компромисс Перестрахновых» – теперь это звучало как хроническое заболевание.
Пока Комиссия тёрла словами об скобки, дорогу мне перегородила скромная девушка в сером – из тех, кто умеет быть невидимым в самых светлых местах. В руках у неё была кипа бланков, на груди – значок «Младшая служащая Комиссии». Она наклонилась ко мне с безупречным почтением к протоколу и почти неслышно прошептала:
– Господин секретарь… Простите, я – служанка Комиссии по постельному довольствию. Мне поручено… мм… проверить у вас постельное бельё на предмет соответствия режиму правильности. По регламенту – немедленно. Желательно – на месте и вместе с вами. В вашем номере.
Дворецкий кашлянул так, что в слове «немедленно» проявилось «потом».
– Простите, – улыбнулся я, – но режим правильности в моём жилище вводится после заседаний. По внутреннему уставу Героя. Он у меня древний и занудный.
– Тогда… – служанка безупречно смутилась. – Тогда я вынуждена умолять, – она произнесла это слово так, будто получила на него грант, – ибо Комиссия требует немедленной инвентаризации всего постельного.
– Запишите, – сухо вмешался дворецкий, неожиданно перехватив у меня протокол, – Служебный эпизод № 2 «постельное довольствие»: попытка инвентаризационного проникновения – отложена; доводы – «после заседаний», «устав Героя», «несовместимость с пунктуацией дня». Печать – улыбка.
Служанка ещё миг держалась за поручение, как за поручень, и искренне несчастно шепнула:
– Поймите, у нас выработку считают по фактам проникновения… Мне очень нужно попасть в вашу постель! Вместе с вами, или хотя бы без…, но лучше вместе, за это дополнительный отгул!
– Ваша выработка будет спасена в следующей главе, – успокоил её дворецкий. – А пока помогите делу: просите Читателя поставить, ради приличия, лайк и добавьте книгу в библиотеку. Это требование Комиссии по учёту читательских симпатий, пункт «Аэрозоль смеха». Без этой отметки наш сегодняшний интерес к смыслу может не засчитаться. Благодарю вас, сударыня. И вас, дорогой Читатель, раз уж мы здесь все под протоколом.
Служанка покорно кивнула – и, клянусь, на мгновение на её значке вспыхнул зелёный огонёк «✅ Отметка учтена». Она отступила так вежливо, что воздух даже не заметил потери сопротивления. Эпизод – устыдился и ушёл «с оглядкой на следующую главу».
Тем временем дискуссия входила в упрямую воду голосований. «За» – Реформаторы Логики, дом Перестрахновых и пару утомлённых чиновников, мечтающих наконец сказать фразу без ответственности за её последствия. «Против» – маги Букв, старые адвокаты недосказанности и несколько молодых авторов, которые ещё помнили, как ирония спасает порядочность от цинизма. Несколько воздержались: это были люди, воспитанные столетиями учтивости – их «нет» всегда говорило «извините».
– Перед голосованием – заключительное слово, – провозгласил председатель.
Ж. Пт. Чатский не вышел; он проявился – как формула из тетради, доведённая до черновика. Чёрное стекло на кафедре расправило цифры и стало похожим на окно, в которое не видно неба. Он произнёс без пафоса:
– Я люблю ваш смех. Он прекрасен – как наряд на празднике. Но я хочу, чтобы будни перестали быть подземельем недоразумений. Пусть всё будет правильно. Я говорю о перенастройке. Заберите из речи то, что мешает жить. Оставьте ясность. Остальное – для частной жизни и литературы.
– Магия Букв – не частная жизнь, – ровно ответил академик. – Это публичный договор. Его нельзя переписать без улыбки. Иначе он перестал бы быть между людьми и стал бы над ними.
– Улыбка – уязвима, – сказал Ж. Пт. Чатский – Её легко искажает зло. Я люблю устойчивые конструкции.
– Устойчивость без участия – это опека, – сказал академик. – А опека – тень, в которой дети не растут.
– Голосуем, – устало подвёл черту председатель.
Я приготовился считать. Дворецкий аккуратно разжал пальцы – на случай, если «Ы» решит поспорить. В этот миг я заметил крохотную деталь: на полях моего протокола «прАвильно» не подчёркнуто красным, как раньше всегда в Академии. Обычно перо, заметив намеренную человечность, указывало: «Исправь». Теперь оно промолчало. Ошибка ужилась.
– Кто «за» режим правильности? – поднялись руки, проценты, скобки.
Чёрное стекло молча радовалось: циферки складывались в стройные столбики. Воздух сгладился ещё на градус. Люстра звякнула хладнокровнее. Где-то глубоко, как на дне колодца, я услышал тихий вскрик «ё» – тот самый уязвимый звук, с точками.
– Кто «против»? – Маги, несколько голосов из середины, и… мой протокол. Он, как живой, не пожелал быть ровным и случайно поставил лишнюю запятую в строке «итоги голосования», разделив «за» и «против» на три.
– Вы что там… – удивился председатель, глядя вниз.
– Простите, – развёл я руками. – Человеческий фактор. Он старше вашего регламента.
– Воздержавшиеся? – Десяток голосов спасались честностью.
Ж. Пт. Чатский коснулся стекла двумя пальцами. В глубине что-то щёлкнуло – как защёлка, которой закрывают окно на ночь, чтобы ветер перестал спорить с занавесками. Он медленно произнёс – в третий раз, как число, которое любит формула:
– Пусть всё будет правильно.
И тут моя ошибка на полях вспухла, как живое «а». Будто кто-то налил в букву кровь, и та подняла голову. Слово «прАвильно» расправилось и стало тяжелее, чем стекло ожидало. Цифры споткнулись. На мгновение чёрная поверхность задохнулась – и пошла волной, как пруд, куда бросили не ту гальку.
– Что это? – безэмоционально спросил Ж. Пт. Чатский
– Это ошибка с совестью, – спокойно ответил дворецкий. – Случаются в природе. Их лучше не давить, а учитывать.
– Исправьте, – сказал Ж. Пт. Чатский – Секретарь, зачеркните «а».
– Боюсь, – ответил я, – поздно. Оно уже родное.
В этот миг по куполу прошла дрожь. Нечто в городе – может, фонтан, а может, детская площадка – засмеялось там, где при режиме правильности положено молчать. Смех поднялся по воздуховодам, как пар, и вошёл в зал. Цифры побледнели. Чёрное стекло прыснуло в меня холодной тенью. Я остыл до дисциплины и понял: он сейчас не ударит – исправит.
– Голосование недействительно, – ровно произнёс Ж. Пт. Чатский – В протокол внесена ошибка. Мы очистим документ.
Он протянул руку. И я увидел, как поднимаются из-под кресел тени клерков – аккуратные, карандашные, у каждой – ластик вместо ладони. Они двинулись ко мне, без злобы, но с той неотвратимостью, от которой умирают словари.
– Прошу остаться на местах, – приказал председатель. –
