Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев

Её взгляд стал острее, но она не отвела глаз. Вместо этого она наклонилась чуть ближе, опустив плошку на камень. Её голос стал тише, но в нём был металл, который я уже хорошо знал.

— Ты всё шутишь, Егор. Но подумай вот о чём: а если еда — это их способ привязать нас? Если, съев это, мы станем частью их мира, их времени? В мифах еда часто была границей. Съел — и ты уже не чужак, ты их. Ты об этом не думал?

Я замолчал. Не потому, что я поверил, а потому, что где-то на краю сознания, в тёмном углу, зашевелился страх. А что, если она права? Что, если эта жижа — не просто отрава, а что-то большее, что-то древнее, что цепляет душу, как крюк? Я отогнал эту мысль, покачав головой, и ухмыльнулся, скрывая внутренний холод.

— О, да, ты прям жрица конспирологии. Может, тогда мне вообще не дышать? А то вдруг их воздух — это тоже часть обряда, и каждый вдох делает меня ближе к их божку с жопным именем?

Её губы сжались в тонкую линию, но она не ответила, только отвернулась, снова уставившись в свою плошку, будто могла разглядеть там ответы на все вопросы. Я лёг рядом на камень, чувствуя, как голод грызёт внутренности, но не поддался. «Не реально», — повторял я себе, как мантру, хотя голод и боль кричали об обратном.

Глава 6

Бунт из-за воды

Я висел, привязанный к грубому деревянному столбу, под палящим солнцем, которое жгло кожу, как раскалённый металл. Вокруг простиралась пустыня, бесконечный песок и те проклятые чёрные пирамиды, что маячили на горизонте, словно молчаливые стражи нашего ада. Воздух был тяжёлым, пропитанным пылью и запахом страха, смешанным с кровью. Мои запястья, перетянутые грубой верёвкой, саднили, кровь стекала по рукам тонкими струйками, а спина пылала от ударов копья и плети. Во рту стоял привкус пыли и железа, каждый вдох отдавался болью в рёбрах, но я держал челюсть стиснутой, не давая себе стонать. Я всегда был из тех, кто решает свои битвы сам, без лишних глаз и жалоб, кто привык держать удар и идти дальше, даже если всё против. Но сейчас надсмотрщики ломали даже мою выдержку, как ржавый лом гнилую доску.

День начался с несправедливости, которая переполнила чашу моего терпения. Я видел, как надсмотрщик, морда которого напоминала кусок обожжённой глины, вырвал из рук издыхающего старика его жалкую порцию воды — несколько мутных глотков в треснутой миске. Старик, кожа да кости, даже не сопротивлялся, только хрипел что-то бессильное, а этот ублюдок просто вылил воду на песок, ухмыляясь. Ярость вспыхнула во мне, словно разлитый бензин от брошеной спички. Я не думал, просто рванулся вперёд с криком:

— Сука! Отдай!

Прописал ему хук в челюсть и правой под рёбра, заставляя того сложиться пополам и скорчиться на песке, но это был мой единственный успех. Другие надсмотрщики сбили меня с ног в один момент и начали пинать ногами. Сандалии из грубой кожи врезались в рёбра, в спину, в лицо. Я орал, захлёбываясь пылью и кровью:

— Твари! Ублюдки! Я вам всем глаз на задницу натяну! Верните меня!

Но в ответ — только смех и новые удары. Меня привязали к этому столбу, оставив на ночь под открытым небом, как мясо для стервятников. Я посылал проклятья всем — богам, за этот ад, судьбе, за её насмешку, и себе, за то, что вообще ввязался в эту авантюру с раскопками.

Пока солнце клонилось к закату, окрашивая пирамиды в кровавый цвет, я увидел, как мимо повели группу рабов-египтян. Они выглядели чуть лучше нас, чужаков. На них было хоть какое-то тряпьё, их не били почём зря, и они шептались между собой, как люди, а не скот. Бешеная ярость захлестнула меня, как волна.

— Почему они выглядят по-другому⁈ Почему я здесь⁈ Я ни в чём не виноват! — ревел я внутри, чувствуя, как ненависть разъедает изнутри.

Я плюнул в их сторону, не сдержавшись, и тут же получил удар копьём в спину — острая боль пронзила, как молния. Я ненавидел их всех: надсмотрщиков за их жестокость, других рабов за их покорность, себя — за то, что не смог защитить Стеллу, за то, что обвинил её во всём этом кошмаре. Если я сдохну тут, у столба, то так и не смогу извиниться перед ней. Эта мысль жгла сильнее, чем верёвки на запястьях.

Ночь опустилась, как тяжёлое покрывало, холодное и беззвёздное. Я висел, чувствуя, как силы уходят с каждым вдохом, но не сдавался, держа разум в холодной ясности, как привык. И вдруг в темноте мелькнула тень. Я напрягся, ожидая очередного удара, но вместо этого услышал знакомый шорох шагов. Это была Стелла. Её фигура в полумраке казалась вырезанной из обсидиана — тонкая, но несгибаемая. Её лицо, бледное, как луна, не выдавало эмоций, но в глазах, глубоких и горящих внутренним светом, мелькнуло беспокойство. Она держала в руках что-то и, подойдя ближе, протянула мне воды — несколько глотков мутной жидкости, но для меня это было как эликсир жизни. Её руки, тонкие, но твёрдые, слегка дрожали.

Я сглотнул ком в горле, чувствуя, как стыд смешивается с облегчением, и хрипло выдавил:

— Прости, Стелла. Я… я сорвался. Всё, что я наговорил, это не про тебя. Это про меня. Я просто… не знаю, как с этим справиться.

Она посмотрела на меня, её взгляд был острым, но не злым.