Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна

«Минералки? Только я первая пью». «Давай». Она открутила крышку одним движением и начала пить. Марцель ощущал каждый глоток, как свой собственный. Пресная прохлада воды, пощипывание на языке после острого соуса, винтовая резьба на пластиковом горлышке. «Вкусно». Собственный голос показался ему хрепловатым. «Вода всегда вкусная». Горлышко бутылки сохранило иллюзорное тепло губ ульярики.

Марцель осторожно провел языком по пластиковой кромке, как будто надеялся уловить чужой вкус. Перец и томаты. Идиотская пицца. Из-за навалившейся духоты страшно хотелось стащить с себя жаркий колючий свитер. Что, дальше смотрим альбом? Ага. И дай мне еще кусок пиццы, а? Я буду есть и держать зажигалку, а ты листай тогда страницы. Кстати, чуть не забыл.

Марцель торопливо вытер правую руку о собственные штаны, а потом забрался Ульрике под водолазку. От ощущения теплой, гладкой кожи под ладонью слегка вело, и сконцентрироваться на нужном образе получилось не сразу. Зато перелить воспоминания почему-то оказалось легче легкого. «Это он?», Ульрике вздрогнула от неожиданности, но ничуть не удивилась, когда перед глазами у нее вспыхнула картинка из чужого разума.

Таким его запомнил Иоганн.

Ага, — Марцель медлил и не вытаскивал руку из-под водолазки, вместо этого начиная машинально поглаживать Ульрике поясницу. — Сколько ему лет в воспоминаниях Иоганна, как думаешь, на вскидку? — Двадцать тридцать. — Да, значит, есть шанс, что в этом альбоме мы его не найдем. Тут вроде только детские и юношеские фотки. Ну или Иоганн с Пирокинетиком ровесниками не были.

«Тогда, да, возможно, здесь будут фотографии мелкого пацана и его чересчур взрослого дружка». «Ха! Двусмысленно как-то звучит!» — нервно рассмеялся он. Ульрики нагнулась, чтобы достать пиццу из коробки. Марцель снова щелкнул зажигалкой. Оранжевый огонек после темноты казался невыносимо ярким. «Волосы убери, еще подпалю!» — тепловатым голосом произнес Марцель.

Вспышки молнии разрывали небо уже поминутно. Глухой грохот становился ближе. — Ага, — не отвлекаясь от альбома, протянула ульрики и, свернув волосы жгутом, перекинула через плечо вперед. — Глянь, не похож? Он склонился ниже. — Э-э-э, ты вообще на женщину показываешь, вроде бы. Смотри, как она его обняла. Ладно, отложи фотографию, потом внимательнее разглядим, при хорошем свете.

Дальше. Шея ульрики была молочно-белой, и из-за виток влажных волос, выбившихся из жгута, масляно-блестел. Мартелю навязчиво мерещился смолисто-островатый запах кедра и щекочущий дыма. «А если слегка прикусить позвонок, она удивится? Или просто опять отошьет?» В горле пересохло, и злосчастная пицца встала в нем комом. «А вон тот…»

Отряхнув руку от крошек, Мартель наклонился к альбому, стараясь смотреть только на фотографии. Не на ульрике, не на… Эту тоже вытащи. Вроде похож. На обороте ничего не написано?

Написано.

Сейчас. Палец вдруг прострелило болью, и Марцель инстинктивно тряхнул рукой. Зажигалка погасла и улетела куда-то в темноту. — Чёрт! Отвлёкся и обжёгся! Твою ж мать! — ругнулся Марцель под нос и зашарил руками по покрывалу, затем по каменному полу. Всё учащающиеся в сполохе молний озаряли пространство синеватым светом, но это скорее мешало, глаза не успевали толком привыкнуть к темноте.

Расслабься! — ровным голосом посоветовала Ульрике. Судя по звуку, она за перила улетела. — А что за звук был? — Никакого. — А-а-а, — Марцель не сразу сообразил, — чёрт, неудачно. Получается, зря обжёгся. — Сильно болит? — Ну, не очень. Ульрик я вдруг потянулась через плед, осторожно перехватила руку Марцеля и потянула на себя, заставляя наклониться.

На обожжённой коже тёплое дыхание чувствовалось до отора пиярка. — Оближет палец, или… А она улыбнулась и легонько подула. — У кошки поболи, у собачки поболи, а у мальчика заживи, — сказала торжественно и тихо, как будто настоящее заклинание читала. Самое смешное, что боль вправду прошла. Марцель поперхнулся нервным смешком.

Ты ведь меня опять разводишь, да? — Неа. Руки у лирики были горячие и сухие, а голос хриплый. — Сейчас нет. Воздух на вдохе щекотал небо. Громыхнуло вдруг совсем близко, прямо над головой, и на город обрушился проливной дождь. Стеной, как в тропиках, полностью отрезая от мира. Марцель не увидел, но почувствовал, что Ульрике закрывает глаза и не смог удержаться.

Она даже не разрешала, предлагала.

Рискнешь или нет?

Марцель рискнул. До этого поцелуи были глупые или пьяные, или и то, и другое вместе, но сейчас он словно заразился этим навязчивым правильно от ульрики. Выпрямился, становясь на колени, навис над ней, запустил обе ладони в волосы, слегка поглаживая затылок кончиками пальцев, заставил запрокинуть лицо и поцеловал.

Сначала неощутимо, едва касаясь, потом на секунду прижался плотнее, отпрянул, впитывая всеми телепатическими рецепторами ее ощущения и желания, снова склонился и очертил контур губ языком, обжигаясь призрачным послевкусием красного перца. Ульрикия прерывисто выдохнула, и он прижался плотнее, щекочая языком десны. Опять тот же вкус перца, чертова пицца, надо было брать что-нибудь сладкое, черт, черт.

Прикусил слегка губу и отстранился. Дыхание безнадежно сбилось, как у осматика. Ты ведь серьезно? Он не различал уже ток крови в висках и шум дождя. — Не издеваешься? — обмякнув, Ульрике уткнулось лицом ему в плечо. — Это ты издеваешься, — прошептала еле слышно, но каждое слово гудело в ушах, как подводный колокол.

Она забралась руками под свитер Мартеля и начала беспорядочно оглаживать ладонями спину, бока, поясницу, горячие-горячие ладони, жесткие, почти по-мальчишески.

Красивый, такой красивый и чистый!

И в мыслях у нее был сплошной Марцель — обнаженный, тяжело дышащий, с неприлично искусственными губами, в пустой белой комнате со связанными за спиной руками. У него вырвался смешок. — Ты забыла, кто здесь монстр? — выдохнул Марцель ей в макушку. Ульрик я царапнула ему спину ногтями. «После трёх обломов я обязан отыграться.

Не двигайся!» При такой близости телепатический приказ подчинял мгновенно. Ульрики даже испугаться не успела. Застыла послушной куклой, и только через несколько секунд у неё по спине прокатилась волна мурашек. Марцель отсел и торопливо стянул в себя свитер, ёжась от сырого сквозняка, скинул ботинки, аккуратно свернул носки и отложил в сторону, сложил по шву брюки и только только потом обернулся к Ульрике. В мертвенных вспышках молний она казалась восковой игрушкой.

Только глаза были живые и черные, как у настороженного зверька, а воображаемый Марцель тяжело дышал в белой комнате. — Я лучше, чем твои фантазии! — прошептал он на ухо Ульрике и прихватил губами мочку. Покатал ее языком, как леденец, отстранился и дунул. — Намного, намного лучше. Он сам себя едва слышал за грохотом дождя почерепиться, хлёсткого, жуткого, как будто небо извергало не воду, а ледяное крошево.

Выставь руку из-под крыши, изрежет в лоскутье, и сам воздух то ли стынет, то ли стонет на два голоса, мужской и женский. Марцель чувствовал себя так, словно он уже наглотался этого размолотого льда, в горле скребло, жар выкручивал кости.

Лучше.

Ульрике не могла говорить, но мысли у нее были отчетливыми как отпечаток в горячем сургуче. Мартель откинулся назад, опираясь на отставленную руку. Глаза уже привыкли к темноте и слепящим вспышкам, но Ульрике все равно оставалось темным пятном. Вся в черном, растрепанные волосы падают на левую половину лица, спина напряжена сутулина, приказ замереть и не двигаться никто не отменял.

«Закрой глаза». Он пересел почти вплотную и положил ей руки на плечи, огладил сквозь водолазку, не давая привыкнуть к ощущениям. Легко, полной ладонью, с нажимом, большими пальцами, укол ногтями, прикоснулся к предплечьям, к груди, очертил контур лопаток, поясницу и живот, как будто сам был слепым и изучал на ощупь каждый сантиметр тела. И все это молча, прижавшись лбом к горячему лбу, неровно дыша, почти не различая, в чьих венах пульс грохочет так, что заглушает сам дождь.