Волков-блюз - Эльдар Фаритович Сафин
И когда моя мать среди расступившейся толпы принесла факел, я едва не заплакал от умиления – мама всегда и все делала так вовремя, так продуманно!
И только одна мысль грызла меня, мешая наслаждаться справедливым возмездием. Если я жог Ягайло – то откуда у меня мать? У жогов нет матерей!
Я хотел спросить об этом у мамы, но она уже была совсем рядом, она смотрела на меня с такой любовью и печалью, а в руках у нее был огонь, свежий, яркий, чистый, благостный огонь, готовый уже стереть меня с полотна этого мира, запятнанного моим присутствием.
Выстрел снова прочистил мне голову.
На этот раз я почувствовал дикую боль в вывернутых руках, на которых висел, и в ребрах, и под ребрами. Мать стояла совсем рядом, она смотрела не на меня.
Я глянул туда же.
Там, прижимая Ягайло к груди, выл около поддонов дядя.
– Вгршш, – сказала мать, оборачиваясь ко мне.
– Не понимаю, – просипел я, постаравшись ускорить речь хоть немного.
– УмерМелкийГад, – сказала мать, затем повернулась ко мне спиной и рявкнула: – СнимитеУжеМоегоСына!
И то, что она сказала это на общей, чтобы я понял, показало: мать не так уж и зла на меня.
Когда меня снимали, я потерял сознание.
Надо мной мерно пошатывался потолок, рядом бормотали на женской речи – высоко, непонятно, быстро.
Я почему-то ждал боли по всему телу, но ее не было. Попробовал привстать – не смог. Попробовал поворочаться – получил не очень болезненную, но обидную пощечину.
Скосив глаза направо, обнаружил там коренастую низшую с заячьей губой, в серой облегающей футболке с пятнами пота под мышками и лиловых лосинах. В левой руке у нее была странная изогнутая игла, правой она держала меня, видимо, ниже колена, а во рту у нее был зажат пучок каких-то кусков то ли проволоки, то ли щетины.
На вид я бы дал ей лет тридцать, но с низшими очень легко промахнуться, мы как-то взяли в журнал корректора, и я был уверен, что ей под сорок, а потом оказалось – двадцать три, просто полная и неухоженная, что, впрочем, для низших не редкость.
Ехали в чем-то вроде автобуса. Сам я, видимо, был привязан к койке – точнее, к каталке, так как мое ложе чуть покачивалось в такт движению. Причем зафиксировали меня и по ногам, и по рукам, и по груди, и даже лоб перетягивало чем-то упругим.
– Где я? – просипел я на мужской, низкой речи – даже не пытаясь ускориться и прекрасно зная, что меня не поймут.
Так и произошло. Низшая посмотрела на меня, криво усмехнулась, показала иглу, исказила лицо зловещей гримасой – как у злодея из дешевых фильмов – и склонилась над моими ногами.
Прислушавшись к ощущениям, я понял, что она что-то делает с моей левой икрой. Впрочем, ни боли, ни особого страха не было.
– Чем вы меня накачали? – Мой голос звучал незнакомо, и, еще не закончив фразу, я понял, что говорить бессмысленно: низшая не поймет моего медленного бормотания. – А, жогова жизнь…
Я лежал и смотрел вверх – надо мной, в метре с небольшим, слабо колыхался металлический потолок автобуса, выкрашенный в масляный черный цвет. Присмотревшись, я обнаружил, что на потолке через определенные промежутки темно-красным цветом проставлены то ли оттиски, то ли наклейки, настолько темные, что почти сливаются с потолком.
На какой-то момент у меня даже возникло ощущение, что это всего лишь моя фантазия, порождение мозга, реагирующего на то, чем меня накачали.
Но потом стало ясно, что это именно рисунок – точнее, эмблема. Некоторое время я не мог понять, что именно там изображено, тем более что свет был направлен на меня и потому потолок оказался в тени.
В конце концов я решил, что там нарисован древний ручной пулемет со щитком, а под ним – какие-то цифры, возможно «62».
На этом мои силы иссякли, и я щелчком ушел в забытье.
В следующий раз я очнулся, когда мою каталку везли уже по какому-то коридору.
– Очухался, болезный? – Надо мной склонилась морда низшего – мужчинки лет пятидесяти, с клочковатой седой бородой и устрашающего размера бровями. – Ничего, ничего, сейчас мы тебя определим.
Все вокруг было расписано восьминогими крылатыми конями, глазастыми грибами, мечами, из которых вырастали дубовые ветви, увитые плющом и прочим галлюциногенным бредом.
– У тебя торжокский говор, – сказал я.
– Ну так а мы где? – удивился мужичок. – Мужское общежитие при Торжокской академии искусств. Эй, не дергайся! Упадешь!
Тут я понял, что больше меня на каталке ничто не держит, – и действительно чуть не упал. Пут больше не было, я просто лежал. Понемногу возвращалась боль – ныли ребра, пульсировало огоньком в икре под правым коленом.
– Как я здесь оказался? – спросил я.
– Как, как… Бабы тебя привезли, из спецназа самообороновского. Они перед заданием к нам заезжают, пар спускают с парнями, а потом после задания еще раз. Я когда помоложе был… А, чего вспоминать! В общем, пару лет назад осечка у меня вышла, и все, больше меня не дергают, а если так посмотреть, то оно даже и спокойнее, хотя тогда знаешь как переживал?
– Подожди, подожди. – Я собрал мысли в кучу. – Хочешь сказать, они вас имеют? Чтобы на задании потом у них Блеска не было? А потом после задания снова сбрасывают возбуждение?
– Грубый ты. – Мужичок посмотрел на меня с неодобрением. – Вообще, все вы, высшие, вроде как умные, сильные. А на самом деле – мозги у вас работают не в ту сторону. У вас жизнь простая, вам бабу выдают, едва только стручок вставать начинает, ну и бабам вашим то же самое. А у нас посложнее, а детки рождаться должны, и если ты – баба, которая в спецназе служит, то Блеск во время операции ну никак не нужен. И что делать?
– И что? – уточнил я, хотя заранее понимал, что мне скажут.
– А то! То, то самое! Берем сложное и упрощаем! Есть спецназ, есть мужское общежитие! Сложили вместе, получили так, что всем хорошо! У нас некоторые парни влюбляются даже, ленты свои белые расшивают!
Я про белые ленты не понял, но приметил, что у моего собеседника на плече в серую рубаху вшита синяя лента. Причем сама рубаха была кружевной, с растительными узорами в виде цветов и
