Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

— Так, слушай внимательно, — Милана говорила чётко, как на вызове скорой. — Меняешь тряпки холодные каждые полчаса, напоишь его водой с малиной, натрёшь грудь и спину тёплым луком с мёдом. Утром я приду. Никому не давай лезть с грязными руками к ране.

Женщина поклонилась так низко, что Милана едва удержалась, чтобы не поднять её за плечи.

Пелагея тихо спросила:

— Мама… а он поправится?

— Мы сделаем всё, что можем, — ответила Милана. — Остальное не в наших руках. Но шанс есть. И это главное.

Когда они возвращались в дом, Акулина вдруг сказала:

— Барыня… вы странная… но со странностью вашей люди жить хотят. Может, это и есть чудо?

Милана усмехнулась.

— Нет, Акулина. Это называется гигиена и медицина. Но чудо — тоже подойдёт.

Пелагея взяла её за руку. Маленькие пальцы — тёплые, доверчивые.

И впервые с попадания Милана подумала:

Может, здесь можно жить. Может, у меня правда есть шанс всё исправить. Себя. Их. Этот маленький мир.

Ночь в новой жизни наступила не резко, а мягко, шагами по половицам, будто кто-то осторожно закрывал шторы на небе. В избе пахло сушёными травами, дымком от печи и свежим льном. Милана — бывшая Людмила — лежала на широкой деревянной постели, где матрас был набит не синтетикой, а сухими травами. Кто-то заботливо переложил под настил веточки лаванды: аромат тянулся тёплой, сухой нотой, успокаивал, почти убаюкивал.

Пелагея уже сопела рядом, уткнувшись носом в материнское плечо. Девочка так устала за день удивляться новой маме — румяной, шумной, чумовой, — что заснула, не дослушав сказку. А Милана рассказывала о Золушке — и удивлялась, что голос её дрожал. Что в горле комок. Что в этой сказке слишком много о ней самой: о службе, забегах, бессонницах, грязи, чужой крови и о вечном «держитесь, сейчас мы вам помогём». Она не успела ни нарядов, ни бала, ни принца. А тут — бах, и куда-то вывалилась, прямо из скорой помощи в русскую деревню XVII века, где мулов заменяют мужики, а понятие «стерильность» звучит как колдовство.

— И вот, — шептала она уже еле слышно, — туфелька остаётся, и принц носится по всему королевству, ищет свою девицу… а Золушка просто хочет нормально поесть, поспать и чтобы никто не умирал у неё на руках, слышишь, Пелагеечка?..

Девочка сонно шевельнулась, обняла её крепче, будто всю жизнь так делала.

Милана замолкла. Лежала, слушала ночные шорохи и впервые за сутки позволила себе почувствовать страх. Да, она смеялась, сыпала шутками, устраивала банный переворот, заставила народ отмываться и стирать бельё, почти организовала санитарный переворот. Но внутри — там, где пульсирует настоящая, непоказная правда, — там было жутко.

Она потерла лицо ладонью. Прыщи на коже болезненно откликнулись. Воеводская вдова, гроза всех вокруг, а внутри — медик из XXI века, которая знает слово «сепсис» и понимает, что мужчина с раной и жаром может не дожить до утра, если не вмешаться.

«Так. План. Дышим, не паникуем. Завтра — поход к больному. Не забыть спиртовую настойку. Если тут нет спирта, проще всего взять самогон. И кипячёную воду. Лук, мёд… малина сушёная наверняка есть. Прополис? Если б пчельник был, ух… надо выяснить.»

Мысли текли ниткой, уверенной, рабочей, настоящей. Она снова чувствовала себя собой.

«Первая задача — чистота. Если я ничего больше не смогу изменить, то хотя бы люди перестанут умирать от грязи. Плесень, ножи, руки… Мытьё, кипячение. Объяснять по сто раз. Да, буду ведьмой. Да, будут шептаться. Но пускай живут.»

Она осторожно подвинулась, чтобы не разбудить дочь. Пелагея приоткрыла глаза, улыбнулась во сне, пробормотала:

— Ты смешная стала, маменька… будто светлая.

У Миланы защипало глаза. Она прижала девочку ближе, тихо, неслышно, почти беззвучно пообещав:

— Я тебе жизнь вытащу, Пелагея. И себе тоже.

Сон ещё не шёл, а мысли не отпускали. В голове вертелась Акулина — молодая знахарка, которая смотрела на неё сегодня так, будто не знала, креститься ей или учиться. С ней нужно поговорить. Она может стать руками, глазами, памятью — тем, чего нет у Миланы в новом мире. Девчонка цепкая. Чует науку.

Если её научить основам… как бинты кипятить, как настои делать, как дезинфекцию проводить, как различать жар воспаления и жар лихорадки… может, тогда эта деревня станет не рассадником погибших, а местом, где можно доживать старость, не крича от боли в гниющих ранах.

Зелёная краска на волосах слегка зудела. Милана фыркнула сквозь тёмный смешок:

— Принцесса-лягушка, мать вашу. Вот бы сейчас хоть шампунь, не говоря о хлоргексидине…

Она представила, как выглядела днём: огуречный оттенок кожи, перепуганные глаза, дочка, которая, кажется, впервые смеялась от души. Людмила — фельдшер из скорой помощи — всегда спасала людей. Милана — вдова-воеводша — должна учиться спасать их здесь. Иначе всё это не имеет смысла.

«Значит так. Завтра: Акулина, проверка трав, кипячение воды, самогон для дезинфекции. Повязки — лён, чистый. Мыло — найти, сварить, чёрт побери. Зола. Щёлок. Да, можно. И ещё: спросить про баню. Надо строить общую. А не как тут: кто куда… здорово, конечно, что мышцы подтянутся, но кишечные инфекции никто не отменял.»

За окном ухнула сова. Где-то вдалеке выла собака. Тишина не была мёртвой — она была живая, деревенская, сытая, ночная. Милана вдыхала её, как лекарство. Потому что впервые за долгое-долгое время никто не умирал у неё на руках. И это уже стоило любого попадания.

Она закрыла глаза. Перед сном, машинально, будто проводя внутренний осмотр после смены, прошептала:

— Дыхание ровное, сознание ясное, перспективы… пугающе хорошие. Людмила или Милана, выберись. У тебя дочь, и у тебя новая жизнь. И если ты уж попала в эту сказку — сделай её такой, чтобы никто не считал её проклятием.

Пелагея вздохнула, прижалась крепче. И Милана, внезапно, впервые за весь день, позволила себе уснуть не от усталости, а от того, что верила: завтра будет шанс. И это — гораздо больше, чем ей оставалось там, за миг до аварии.

«Чистота — мать здоровья, а баня — начало всех реформ»

Утро началось с того, что Милана, проснувшись, поняла две вещи.

Во-первых: постель больше не пахнет пылью, старым пером и чем-то смутно похожим на давно забытый носок из студенческой общаги. Теперь от неё тянуло лавандой, сухими травами и теплом.