Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Протяжно и зычно, но всего один раз — ударил над ратушей колокол, отмечая городу первый час пополудни.
Эрвин спохватился и тут же спятиуглил перед рожей ритуальную фигуру из пальцев, будто собираясь воздать Глине положенные почести… и под этим благочестивым прикрытием быстро перекусил нитку, примерившись к ней особым передним зубом. Кавалькада всадников как раз цокала мимо — гнедые крупы мелькали сквозь частокол ног. И Эрвин, мысленно заголосив от почти физической боли этой потери, но как‑то с ней всё‑таки справившись — незаметным щелчком метнул монету лошадям под копыта.
Он думал, что среди цокота множества подков никто, кроме него самого, даже не услышит монетного звона…, но золотой в полёте предательски встал на ребро и отскочил от мостовой, подпрыгнув выше конских бабок…, а потом отброшенная ими монета долго кувыркалась впереди опешивших всадников, подскакивая и словно дразнясь — пока все, без исключения, пары глаз… даже лошадиные… не уставились на неё разом.
Эрвин до крови прикусил язык… поражаясь своей сегодняшней невезучести.
Жандарм, рысящий во главе разъезда, рывком натянул поводья, и породистая белая лошадь загарцевала под ним — заломила морду едва не до стремени и пошла боком. Всадник низко свесился с седла, когда она встала около монеты — разве что глаза не протёр.
— Э-э-то что-о у нас тут? — нараспев произнёс всадник, облокотившись обеими ладонями на высокую луку седла — будто намереваясь одним шаловливым прыжком перемахнуть через голову своей лошади.
Глава 33 (скрипучая, как речи по душам, которые под скрип колёс ведутся…)
Обратно в город ехали ещё медленнее, чем из него.
Луций даже подремать успел, убаюканный в этой трясучей и скрипучей люльке, волочившейся по ухабам за тремя забрызганными грязью конскими хвостами. Тело Курца, укрытое кошмой и сверху до кучи присыпанное сеном — вязко переваливалось на дне телеги… лишь изредка, на самых злых колдобинах, сползая под дощатые борта.
Замученные работой лошади шли еле-еле… к тому же Симон старался вести упряжку по траве, высокой и мокрой, наклонно растущей вдоль обочины — затем, видимо, чтоб за время дороги тележные ободья и ноги коней успели очиститься от жёлтой глины, на городских улицах слишком уж приметной и узнаваемой.
Старик дожидался их прямо на дороге.
Едва проехали Плешивый Ток — лошади всхрапнули на фигуру, нежданно возникшую среди дождя… Но возчики, должно быть, сначала приняли её за пу́гало, а потому просто протопали мимо, даже головы в ту сторону не повернув. Лишь когда телега прогрохотала совсем близко, едва не толкнув старика оглоблей с дороги — пу́гало в первый раз шевельнулось.
Муторно было крутить головой с вихляющей в колее телеги, но Луций через силу разглядывал этого старика, пока телега его не миновала… Такая худоба владела всем его телом, что старик сам был как запрещённый Духовниками крест, кем‑то вкопанный у самого края дороги — голые ключицы торчали в разные стороны, видные сквозь прорехи… и даже казалось, что растут они прямо из суковатой, как нетёсаный кол, шеи. Промокшие насквозь лохмотья почти не скрывали старческой дряблокожей наготы… но, если бы не они — этого старика вообще давно стоило бы Приговорить и сжечь за одно только его греховное телосложение.
Когда телега прощально плеснула в его сторону жёлтой водой из‑под колеса — старик медленно, будто по частям ломая хребет о своё же колено, поклонился Луцию до самой залитой дождём земли. Тот кивнул, потом сделал еле уловимый подзывающий знак… и старик-пугало вдруг сошёл с места — засеменил за телегой, насмерть перепугав при этом Уду, только что его заметившего.
Симон же, как и прежде, не выразил ни малейшего удивления, даже вожжами не дёрнул — будто давно привык к тому, что вокруг его телеги разгуливают живые скелеты.
Так и шли…
Лишь когда замаячили за очередным поворотом слепые стены покинутых ремесленных цехов, и стало понятно, что вот‑вот начнётся сам город — Симон швырнул вожжи куму Уде и чуть приотстал, пошёл рядом с трясущимся тележным задом.
— Чего тебе? — спросил его Луций.
— Мне прогнать этого доходягу, что увязался за нами, Хозяин?
— Нет! — отрезал Луций. — Я знал, что рано или поздно он объявится.
— Во-от оно что… — протянул возчик.
Некоторое время он молча бухал сапожищами в колее, потом всё‑таки решился спросить:
— Ты собираешься и с него взять Клятву? С этого-то немощного?
— Ещё не знаю… — пожал плечами Луций. — Но если мне понравится, как он говорит — то он станет пятым из Первых!
Симон непонимающе оглядел шаткую фигуру, расплёскивающую лужи в пяти шагах позади телеги. Должно быть, в глазах возчика этот еле живой старик выглядел самым бесполезным человеком на всём свете, и Симон сейчас ломал голову, пытаясь угадать — для каких же дел Хозяину мог запонадобиться помощник, подобный вот этому.
— Я-я-ясно… — снова протянул он — просто на всякий случай, чтоб не показаться совсем уж тупицей. — Только прошу, не пускай его в телегу — лошади и так очень сильно устали! Пусть сам топает прямо до постоялого двора.
— Мы сейчас не едем на постоялый двор! — покачал головой Луций.
— Поедем, куда прикажешь, Хозяин! — без колебаний согласился возчик. — Просто скажи куда нам править.
Такая покорность даже позабавила Луция…, но он тут же задумался — а не имел ли этот вопрос скрытого умысла? Не пытается ли этот, совершенно разбойничьего вида мужик, рисково таскающий нож за голенищем, выведать — где его логово? Луций не был полностью уверен ни в ком. Трудно, немыслимо трудно было держать в уме все ниточки сразу… да ещё и дёргать за них так, чтобы те не перепутались…
— Пока поедем прямо! Позже свернёте на Ремесленную, и в том месте, которое я укажу — оставите телегу вместе с… поклажей… — сказал он. — Заберёте её потом, когда я снова пришлю ученика за вами.
— Слушаюсь! — возчик поклонился ему, но от Луция не скрылось, что он немного замешкался с этим — на мгновение, едва достаточное для вдоха. — Я тогда вернусь к лошадям, Хозяин?
— Нет. Оставайся рядом со мной, Симон… — велел Луций. — Будь тут, пока я буду говорить с новообращённым пятым…
Из-за накатывающей волнами тошноты он чувствовал себя настолько измотанным, что предпочёл бы не оставаться один на один даже с этим жалким человечиком — нищим и исхудавшим настолько, что с тот трудом переставлял ноги. Нет, не то, чтобы всерьёз опасался его, но… стоило быть настороже… Бывший же
