Бог безвременья - Жаклин Холланд
Открываю обледеневшую дверцу машины, сажусь на водительское сиденье и жду, пытаясь придумать хотя бы отдаленно правдоподобную историю. Скрежет нарастает. Он подобен грому. Я слышу каждый камень, застревающий под стальным лезвием плуга и царапающий землю, оставляющий в ней борозды.
Смотрю в зеркало заднего вида, ожидая, когда появится бежевый пикап шевроле Эмерсона. Их лица – это будет самое худшее, к чему я должна подготовиться. Они будут обескуражены, потрясены и испуганы тем, что кто-то мог сделать такое. Они всегда относились к своим соседям с доверием и уважением и считали само собой разумеющимся, что их соседи относятся к ним так же. Я закрываю глаза и готовлюсь.
Скрежет превращается в рев. Он несется прямо на меня. Проносится мимо, а затем останавливается. Я открываю глаза. Мужчина во фланелевой куртке, оранжевом нейлоновом жилете и охотничьей кепке вылезает из снегоуборочной машины, глядя в мою сторону. Это не Генри Эмерсон. Я его не знаю. Это водитель снегоуборочной машины, совершенно мне незнакомый. Он бежит к моей машине с обеспокоенным выражением лица. Я опускаю окно.
– Все в порядке, мэм? – кричит он, перекрывая ровный грохот работающей на холостом ходу машины.
– Все хорошо, – кричу я и ободряюще машу ему рукой. Тем не менее он подходит ближе. – Все хорошо. Спасибо! – Еще раз повторяю я через окно, приоткрыв только щель. – Теперь за вами мне будет намного легче ехать.
– Вы уверены, что сможете выехать? – Он смотрит на мои шины в глубоком снегу. Зеленые цифры радиочасов показывают 7:15.
– Даже не знаю…
– Я встану сзади и немного подтолкну вас, а вы жмите на газ, пока не выедете.
– Спасибо огромное.
– Рад помочь, только проверьте, что машина на передаче и вы не наедете на меня задом.
– О да. Это не самый лучший способ отблагодарить вас за помощь.
Он исчезает позади моей машины, затем я чувствую, как она качается, и нажимаю на газ. Машина действительно застряла. Мужчина снова подходит к окну.
– Теперь включите заднюю передачу, а я толкну спереди.
Мы делаем, как он сказал, и машина освобождается.
– Спасибо! – кричу я из окна.
Он показывает мне большой палец в толстой перчатке, а затем поворачивается и бежит обратно к своей машине. Я еду за ним около километра, одержимо глядя на часы – 7:28, 7:29 – и покрываясь потом.
Следы моих шин сливаются со следами снегоуборочной машины. Я испытываю облегчение. Эмерсоны, по крайней мере, не придут по следу прямо к моей двери.
Как только я сворачиваю к своему дому, то вижу, что по этому снегу уже проехала другая машина. Я добираюсь до кольцевой развязки и вижу зеленый «ягуар» Снайдера на холостом ходу, в салоне включен свет, и густые клубы дыма поднимаются из выхлопной трубы в холодный воздух.
Смотрю в зеркало заднего вида на свое лицо и обнаруживаю примерно то, что можно ожидать от женщины, которая только что провела ночь в сарае. Мои волосы спутаны, блестят от растаявших снежинок и усеяны клочьями сена, которые я быстро убираю. Смотрю вниз, даже не зная, какая на мне одежда. Светло-серые брюки, надетые вчера, чтобы ехать к Лео, до колен промокли от хождения по снегу. Я выгляжу ужасно.
Делаю глубокий вдох и выхожу из машины.
– Bonjour, mes cheres! [79]
Доктор Снайдер, выйдя из машины, не скрывает своего беспокойства.
– Все в порядке? – спрашивает он, вешая лямки рюкзака на плечи Рамоны.
– Все прекрасно, – говорю я, выдергивая из пальто соломинку и безрезультатно пытаясь пригладить волосы. – Я, наверное, похожа на пугало! Соседям, пожилой паре, сегодня утром понадобилась помощь, надо было раскопать их машину из-под снега, чтобы они могли съездить к врачу. Была целая эпопея. Извините, что заставила вас ждать.
– О боже. Сейчас с ними все хорошо? Я могу подъехать, если им еще нужна помощь.
– Спасибо, но теперь все в порядке.
– У вас промокли брюки, – говорит Рамона, глядя на меня.
– Знаю, – отвечаю я, – и промерзли. Пойдем скорее в дом, там тепло.
Я беру брата и сестру за руки и иду к двери, прежде чем доктор Снайдер успевает задать новые вопросы.
– До свидания! Езжайте осторожно, дороги ужасные! – бросаю я через плечо.
XXXV
Я бежала много миль, как загнанный истекающий кровью зверь, пока не рухнула в снег. Пуля пробила мне грудь над нижним ребром, проделав большую рваную дыру, через которую можно было продеть толстую веревку, скорее всего, продырявила и одно из легких. Каждый вздох, дававшийся мне с огромным трудом, ощущался как новый удар кинжала.
Левая рука беспомощно висела на боку. Острые обломки искореженной кости все еще торчали наружу. Но обе раны перестали кровоточить, а когда я наконец легла, от снега их стало саднить.
Другой на моем месте замерз бы насмерть, пролежав так долго. Моя кожа одеревенела и посинела, и, глядя на темнеющее небо за верхушками деревьев, на загоравшиеся звезды, я задавалась вопросом, что случится, если просто остаться лежать здесь – если так и не встать. Замерзну ли я, как кубик льда? Придут ли волки грызть мою плоть, как они грызли тела солдат, только я, оставаясь в полном сознании, буду чувствовать каждый укус зубов? Придет ли эта миленькая рысь, чтобы сесть мне на грудь и откусить острыми зубками кончик моего носа? Мои окоченевшие приоткрытые синие губы? Оттаю ли я по весне, чтобы продолжить жить дальше? Если бы я знала, что, оставшись лежать здесь, просто умру, то так бы и поступила, но сознание того, что это невозможно, поставило меня на ноги и заставило идти дальше.
Я двинулась на юг, избегая и французов, и немцев. Пробиралась в амбары и, успокоив подозрительно мычавших коров, кормилась ими, и спала среди них, согреваясь их теплом. Мои раны болезненно заживали, тело, восстанавливаясь, зудело и горело. Через две недели о ране в груди напоминал только сухой кашель. Внутренности
