Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— А в лихие времена, кум — на права особо и не посмотрят…
Луций отодвинул от себя блюдо, в котором ковырялся — жестом указал Кривощёкому, что можно прибраться и доесть за ним. Тот шустро похватал с собой поломанные хлебные куски и пристроился поближе ко входу с блюдом мяса на коленях. Медлительный хозяин трактира принёс пенный сидр в высоком кувшине, и под прикрытием его медлительной грузной фигуры Луций незаметно пересел так, чтобы получше слышать.
Край капюшона нависал над глазами, как укромный по́лог — из-под него Луций мог спокойно озирать говоривших, не привлекая внимания. Возчики всё толковали, ёрзая ногами в стоптанных сапогах. За голенищем у одного из них Луций заметил костяную рукоять ножа.
— Так говоришь — неладное тут творится? — спросил тот, что с ножом.
— А я смотрю, кум, ты — словно на одно ухо оглох, да на один глаз окривел… — по-свойски ответил ему расстёганный. — Вроде и смотришь вокруг, а не видишь…
Рослый возчик промолчал, выскребая хлебной коркой край сковороды.
— Зря ты согласился этого чужеземца в город привезти! — сказал тогда расстёганный. Сунул сальную пятерню в густой волос на груди и поскреб там, выразительно покряхтывая. — Это ж явный Болтун, тут даже к бабке не ходи с вопросом…
— В лесах, где сороваты — нету Болтунов, — поправил его вооружённый ножом возчик. — В лесах — Шептуны…
— Да как хочешь… — обиделся расстёганный.
Возчик с ножом задумчиво покрутил перед бородой хлебной коркой, потом рассмотрел гарь на её боку и швырнул обратно в сковороду.
— И чего? — вопросил он, придвигаясь к своему собеседнику так, что стол просел под его локтями.
Теперь Луций с трудом различал слова.
— Ты как знаешь, кум, — вполголоса сообщил расстёганный и беспокойно оглянулся… к счастью — не на него. — Ты как знаешь, а я бы не ждал, пока здешняя хмарь мне печёнку проест…
— Чего? — удивился тот.
— Пока злой ветер нам песка за шиворот не намёл… — пояснил расстёганный ещё более туманно.
— Слушай, кум, ты можешь мне нормально сказать? — рассердился тот, что с ножом. — Свои ж люди — так чего передо мной словами крутишь, как псина хвостом?!
— Говорю, что валить надо! — зашипел тогда расстёганный, также наваливаясь локтями на стол. — Валить подальше отседава, кум… Теперь же — запрягать лошадей, выкупать у Урядника грамоту на выезд и… восвояси.
— Так мы ж наняты! — удивился возчик. — И сюда обозу было уплачено, и на обратный путь.
— А когда он будет — путь-то обратный?
— Наниматель сказал, что груза ждём…
— Тю… Того груза, что нам старик этот наобещал?
— Ага! Сюда, мол, один полный сундук, а отсюда — пустой, с одной безделушкой в полпуда весом примерно…
— Кум, очнись! Надурил он тебя!
— Нет… так дела не делаются… — упёрся тот, что с ножом. — Пусть и странный человек нас нанял, да зато нежадный — и сюда мы почти порожняком шли… и обратно, он сказал, что налегке пойдём. А платит-то — серебром, как за полные возы!
— И что толку с того серебра, если оно в Колодец всё одно полетит? — не сдавался расстёганный. — Стоим уж вторую неделю около Колодца, а тут уж и Воскресенье — вот оно, рядышком! Да и лошадей прокормить — серебра не напасёшься. Они ж, что стоят, что тянут — жрут-то одинаково. В последний раз за овёс плату брали — я за весь обоз рассчитался… аж тридцать серебряных отдал!
— Да, полно тебе — неужто все тридцать? — усомнился тот, что с ножом. — Это ж как на месяц!
— Не веришь мне, кум? — вконец оскорбился расстёганный. — Что ж мне … опятиуглиться перед тобой?
Тот, подумал и махнул тяжёлой рукой — полно, мол, верю… свои же люди. Родственники, пусть и названные…
— Предлагаешь совсем пустыми в путь отправиться? Груза-то и попутного никакого нет.
— Ну… — уклончиво залебезил перед ним расстёганный. — Когда мне говорят: «Нет, нету…», я-то слышу: «Как бы есть…, но немного.» Я тут — походил по этой Ремесленной туда и сюда… Гончары-вон, местные, пакуют понемногу свои побрякушки, ждут какого‑нибудь обоза. Говорят, что на целую телегу не налепили, а неполную грузить — дорого им выходит. И товар хрупкий, мало с кем споловинишься… Поторопить их, так к полудню, глядишь, и отъехать успеем. Я и договорился уж…
— Договорился? — переспросил второй, неожиданно зло прищуриваясь. Луций-то решил было, что рохля он… даром, что силён, как ломовая лошадь. — С каких это пор, кум, ты за весь обоз договариваешься?!
Расстёганный несколько скис, но напора не убавил:
— Да какое там — договариваешься? Скажешь тоже… Какое — за весь обоз? Я так только — за свою телегу и говорил с ними. Они копаются, соломы на горшки свои накручивают, всю подстилку мне извели. Я на них и напустился. Когда, говорю, закончите? Они и отвечают — мол, за полудень уже и увяжем всё. Я и приказал — чтоб к полудню было готово. Так, припугнуть… чтоб на ходу не спали. Я же не с мастером ихним говорил, а с самими трудягами…
— Клиентуру мне распугаешь! — сказал вооруженный возчик сердито, но уже не совсем уверенно.
Помолчали оба, будто подумали каждый о своём…
— А тот-то наниматель наш… ну, тот… чужеземец? — сказал, наконец, тот, что был с ножом. — Он же за два конца заплатил, и за каждый день стоянки — аж на неделю вперёд. И вещи его… Полвоза сундуком занято. С сороватами ссориться — это, знаешь ли… На каждое дерево, что по пути, оглядываться станешь!
— А ты, кум, сгрузи сундук-то… — вкрадчиво предложил расстёганный. — Сгрузи прямо на постоялом дворе, да сдай его смотрителю. Скажи — мол, уже и в дорогу надо, а владелец запропал куда-то… А я — подтвержу.
— Чего мелешь? — воспротивился возчик. — Я — обозный старшина, я словом своим дорожу!
— Да мы все дорожим, — не стал спорить расстёганный. — Слово-то, как известно, не воробей… Вылетело — и топором его не вырубишь. Только ты, кум, когда воробья тут последний раз видел?
— А? — снова насторожился старшина.
— Мухоты сколько стало, ты заметил? Лошади глазами болеют, ноздри все поизъедены. Страдают, лошадки-то… Вчерась, когда тот доходный дом горел — нанесло на коновязь дурного дыму. Лошадь, у Луки вон, хватанула того дыма, видать… С утра вся в поту, поджилками трясёт. Лука ходил вокруг неё, говорит — плохо дело, пот скользкий совсем, словно мылом коняжку обмылили. А у Матвея лошадь споткнулась на ровном месте — едва без копыта не осталась.
— Матвей — сам дурак, раз сунулся
