Ведьма из пропасти восприятия - Артём Андреевич Поморцев
Короче примерно на вторую неделю попытки перманентно поддерживать для своего восприятия настройки типа Дурак, Саша начала пытаться делегировать своему вновь открытому второму каналу мышления, оперирующему относительно «нормального» абстрактными понятиями и конфигурациями, функции по отслеживанию фиксируемых вниманием состояний в этом аркане/поддержанием собственной настройки на этот аркан.
«Абстрактное», тусящее символами во втором канале, требовалось расшифровать и поднастроить под «нормальное» понимание, чтобы оно поплотнее с ним кореллировалось и разгрузило основной канал. Также она пыталась пропихнуть ему функции постоянной сонастройки самой себя с «обрабатываемым» арканом окружающим миром но, к её вядшему удовольствию, ей снова и снова приходилось проходиться по списку актуальных для себя идей и самой что-то регулировать, контролировать. Из этого Саша сделала вывод, что ОНА сама занимает довольно маленькую часть в своём собственном мироустройстве. И, чтобы реально наладить какие-то алгоритмы до автоматизма, нужно обращаться к ним самой снова и снова, снова и снова, подмечая малейшие деталюшечки отклонений и разбирая неправильно отработавшие последовательности, очень медленно нарабатывая собственное «мастерство». Это дало ей ещё чуть другой взгляд на Дурака. Этот малый теперь ей виделся как о-о-очень маленькая единица существующего. Он шарахается по краю пропасти воспринимаемого, стараясь смотреть на небо, в то время как «самое (до усрачки) интересное» происходит как раз внизу, там, в обрыве. Вопрос в том, рискнёт ли он туда сигануть и с какими целями, подготовкой и прочее, прочее, прочее. Потому что, виделось Саше, в этой пропасти перед Дураком на карте аркана, также должны быть вот такие вот единицы, настроенные своими «красными перьями» на источник сущего. Что-то типа движущего жизнь. Или, всё-таки, в пропасти только мрак и забвение для Него? Ведь они тоже существуют. Хм.
Однажды, ища из настроения Дурака корень самой себя и всего, она обратила внимание на своё собственное осознание.
«Вот я воспринимаю этот закипающий чайник,» — вдупляла она, сидя у себя на кухне после ночной смены, с которой сразу поехала покурьерствовать, так как на смене удалось нормально покимарить — у них не было, формально, обязаловки к минимальному составу смен, и потому один из её коллег-аппаратчиков, не прибывавший ни в отпуске, ни на больничном, был направлен к ней в смену вторым номером. В результате временного переизбытка кадров они условились дежурить по пол-смены, и пять часов из своих «законных» шести Саша дрыхла, пуская слюну на дермантин подбитой поролоном лавки. — «Я фиксирую существование этого чайника и деталей, которые могу в нём заметить, своим восприятием. Однажды я умру. Но это ощущения акта восприятия, осознания — оно существует в моём мире и, уйдя, я паду на дно бездны существования, одной из них, в которой восприятие всех живых и осознающих существ как-то синхронизируется, благодаря чему формируется и воспринимается существующий мир,» — меланхолично фиксировала она для себя свои мысли, частично пришедшие из второго канала мышления в виде намёков-ощущений.
Вообще «настройка» на Дурака побуждала её существо реагировать на мир с потихонечку нарастающей интенсивностью. «Дурак, в смысле она сама, её разум, думающий о бытии на грани пропасти и что-то там дифференцирующий», исходя из практических соображений воспроизводимых её вниманием «реальных» ощущений, на которые она упрямо продолжала «настраиваться», в целях, сука, самовыживания начинал потихонечку шевелиться самостоятельно, подсовывая девушке всё чаще состояния переоценки текущего момента, возможного в сейчас выбора, собственных действий, а также переобоснавания своей собственной жизни. Хотя последнее, безусловно — пиздец отдельная тема. В числе прочего, спустя примерно два месяца с начала осваивания Дурака, наша девочка сконцентрировалась на ощущении, которое её ебать как бесило.
* * *
«Такое ощущение, будто это было только вчера. Хотя прошло уже почти четыре десятка лет,» — на одной из дневных смен, выпавших на пятидневку, она разговорилась в курилке с одним из слесарей, у которого Саша попросила пару качественных магнитиков. С Людьми девочка начала сближаться больше, так как у неё появились в арсенале некоторые инструменты, которыми она могла чуть лучше отличать их от «двуногих гондонов» и потому, по некоторой надобности, она сейчас, поддерживая беседу, выслушала смешную историю от дяди Пети, как он попросил её себя называть, о каком-то побухивавшем в его школе трудовике. Цитируемая в начале абзаца фраза была наполнена такой глубины лирикой, и так знакома Саше, что девушке захотелось проблеваться. Впрочем, сам слесарь был здесь аб-со-лют-но, ну почти что, ни при чём. Его так научили когда-то думать, подсадив на эту фразу, что отразилось на его чуйствовании Риальнасти.
Эта фраза, слышимая Сашей за жизнь не раз, настраивала воспринимающее её живое существо, неизбирательно цепляющее информацию в мире, для чего ещё нужно собрать опыта и набить шишки, мыслить в этом русле, воспроизводя в образах и значениях эту фразу, простраивая её и пытаясь примерить на свою собственную жизнь. Наша девочка уловила, что уже не раз, выделяя от окружающих восприятием звука этих самые формулировки, она сама своим вниманием некоторым образом отправлялась «назад, в прошлое» и, с соплями-нытьём-менструацией,
