Чай со звездным сиянием. Книга 2 - Марта Льян
Глаза джинна снова посветлели, когда пристыженный Дирк взял коробку и принялся ее открывать. Он стянул крышку и взволнованно ахнул, уставившись на содержимое.
Там лежала губная гармоника.
* * *
Время понемногу шло, текло, падало молоком с кошачьих усов, белыми крупинками с неба. День, другой, третий… Елку разобрали, маленькая рождественская ярмарка на Нойерплатц давно закрылась. А небольшому дому в городке у озера, казалось, все было нипочем. В глубине души Дирк хотел, чтобы зима стала суровее и снега намело по самую крышу – как порой бывало в России, где он жил в прошлом человеческом облике. Чтобы остались только уют и умиротворение, ароматная выпечка Эсси да горячий чай, который Кадер каждый раз заваривал в темно-синем чайнике с длинным носиком. И когда он только успел полюбить эту дурацкую труху из коробочек и пакетов?
По вечерам джинн и ундина пели, иногда к ним присоединялся Уилл – за компанию, а Дирк подыгрывал им на губной гармошке, не забывая перед этим извлечь пару жутких скрежещущих звуков прямо над ухом Кадера, подкравшись к нему со спины – чтобы жизнь медом не казалась. В первый раз джинн даже рухнул с дивана от неожиданности, к глубокой радости несостоявшегося музыканта, но потом привык и лишь изредка вздрагивал от особо резких трелей. Пели арикъялны, пел человек, и у Дирка внутри тоже что-то пело – робко, почти неслышно, боясь показываться на свет.
Поначалу он постоянно забивался в угол гостиной, доставал ноутбук и, внутренне ощетинившись, ждал, что все сейчас начнут дергать его по поводу и без. Ждал осуждения, насмешек и попыток морального давления с той же угрюмой решимостью, с которой проморгавший срок уплаты налога ждет начисления пени.
Но ничего не произошло. Нет, порой лепрекон ловил косые и недоверчивые взгляды от Эсси и Уилла, но было бы странно, если бы они отсутствовали. В остальном Дирка считали таким же полноправным гостем, как и других, болезненную тему лишний раз не поднимали, да и вообще, относились к нему, по его скромному мнению, слишком хорошо. Это время и это место оказались для него тем сочетанием, которое не только хорошо залечивает обычные раны, но и медленно, по чайной ложке исцеляет душевные.
* * *
Дом – это что-то сокровенное, защищающее. А чужой дом – место загадочное, наполовину отражение хозяина, наполовину живое, думающее существо. Эсси всегда с опаской пускала кого-то к себе, а поход в гости в одиночестве всякий раз был для нее поводом насторожиться.
Пожалуй, единственным не принадлежащим ей местом, где она чувствовала себя спокойно, был дом Берна. Даже небольшой квартирке Кадера она не доверяла в полной мере, причем сама не знала, почему: она не казалась враждебной. Приветливая, под стать владельцу, по-мужски небрежная (Кадер был довольно опрятен на работе и в гостях, но дома легко позволял себе вещи, валяющиеся не на местах), с кучей разномастных кружек, которые он тащил отовсюду, собственноручно сплетенным, а оттого очаровательно кривым и грубоватым ловцом снов в изголовье постели[16], и парой маленьких мозаичных восточных светильников, перемещавшихся по тумбочкам кривыми прыжками, как зайцы, петляющие по зимнему лесу. Эсси любила его дом, но бывала в нем очень редко. Она боялась, но не могла объяснить, чего. Явно не Кадера, которому она – пусть и понемногу, маленькими шажками – училась доверять. В нем не было ни грубости, ни нахальства, ни опасности. Но все же она ни разу за три года не осталась у него надолго. Кто она ему, чтобы постоянно торчать у него в гостях? То же самое относилось к ее коллегам по работе – теперь уже бывшей – в те немногочисленные разы, когда они звали ее на фильм и пирожные. Она постоянно вспоминала мать, ругавшуюся всякий раз, когда она в юности долго засиживалась у приятелей: заводилы-тролля, чьи родители решили провести пару десятков лет среди людей, похожей на нее саму темноглазой ундины и даже одной шустрой кицунэ. Со временем приятели выросли и уехали из этих краев, а из старых знакомых у Эсси остался только Берн, но осуждающий тон матери с ранних лет въелся в память и не покидал ее по сей день, хотя незадачливой родительницы давно уже след простыл.
«Легкомысленная! Ленивая! Они не друзья тебе, у тебя нет друзей! И к себе не вздумай их звать! Займись делами лучше!» – звенел ее голос на задворках сознания, и Эсси осуждала сама себя, всякий раз вежливо отказываясь от приглашений остаться еще на пару часов или дней. Ее что-то тревожило, но она не могла это объяснить. Наверное, дело было в том, что сложно чувствовать себя хорошо в любой компании, когда тебе долгое время внушали, что ты неудачница и другим не интересна, а значит, и водить дружбу они с тобой не могут. А еще эти вечные «если»! А если ей не понравится, если ее обидят, если ей будет тоскливо, если время окажется потеряно зря? В итоге почти каждое упоминание похода в гости превращалось в список вопросов, достойный передачи «Кто хочет стать миллионером?».
С ее домом дело обстояло не легче. Необходимость впустить к себе джинна на длительное проживание поначалу очень пугала. Но загадочные письма пугали больше, и ундина, заставив противный внутренний голос замолчать, пригласила Кадера жить у себя.
Конечно же, ничего страшного не случилось. Он не лазал по шкафам и полкам, не ходил по дому в грязных ботинках, не курил кальян, сидя на ковре, и даже не вешал на люстру выстиранные носки. Он рассортировал посуду в буфете (у Эсси никак не доходили руки это сделать), починил заедавшую дверцу обувного шкафа, и даже картина с горным водопадом, принесенная ею с какой-то ярмарки лет десять тому назад, перестала постоянно заваливаться набок. Кроме того, джинн всегда прислушивался к ее мнению, и она стала гораздо меньше переживать. Во всяком случае, не по каждому поводу.
А потом постояльцев еще прибавилось. Ладно Уилл, она сама позвала его. Было не очень вежливо заставлять его платить за жилье, когда у нее были свободные комнаты, и подвергать его возможной опасности, заставляя снимать квартиру. Он понравился Эсси еще за время декабрьских похождений, а своим возвращением и помощью окончательно себя зарекомендовал. Но ведь кроме него к ней переехал еще и этот настырный лепрекон!
