Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф
– Понимаю.
– А он, – вздохнул Оозик, – вернулся из разведки с тобой. И теперь ожидает медали и повышения в чине. За что? За то, что поставил меня в весьма затруднительное положение. Понятна ли тебе, кальд, вставшая передо мною проблема?
– Э-э… кажется, нет.
– Мы с тобою воюем. Бьемся. Твои сподвижники – тысяч сто, а то и больше – против городской стражи, старшим офицером коей я имею честь быть, и нескольких тысяч солдат. Победить могут как те, так и другие, согласен?
– Пожалуй, да, – ответил Шелк.
– Допустим на минутку, что победа осталась за мной. Не подумай, кальд, несправедливости к тебе я допускать не намерен. Второй вариант исхода мы обсудим чуть погодя. Так вот, допустим, победа за нами, и я докладываю Аюнтамьенто, что ты у меня в плену. Меня непременно спросят, почему я не доложил об этом раньше, и за такой проступок могут отдать под трибунал. Повезет – значит, конец карьере. Не повезет – расстрел.
– Тогда доложи обо мне, – посоветовал Шелк, – разумеется, доложи, и не мешкай.
Оозик вновь покачал головой; широкое лицо полковника помрачнело сильнее прежнего.
– Из этого положения для меня, кальд, верного выхода нет. Нет и не предвидится. Вот один явно неверный, ведущий к неизбежной катастрофе, есть, и ты его только что предложил. Аюнтамьенто отдал приказ покончить с тобой на месте. Об этом тебе уже известно?
– Нет, но этого следовало ожидать.
Сам не заметивший, как изо всех сил стиснул руки под пледом, Шелк не без труда разжал пальцы.
– Вне всяких сомнений. И лейтенанту Тигру следовало убить тебя без промедления, но он этого не сделал. Могу я быть откровенен? По-моему, ему просто не хватило духу. Сам он это отрицает, но, по-моему, ему просто не хватило духу. Вот он выстрелил. Вот ты лежишь – авгур в ризах авгура, хватаешь ртом воздух, как рыба на берегу, кровь изо рта течет… – Оозик пожал плечами. – Еще выстрел, и дело сделано, но он, несомненно, понадеялся, что ты умрешь, прежде чем он доставит тебя сюда. С большинством так бы и получилось.
– Понятно, – вздохнул Шелк. – И теперь, если ты сообщишь Аюнтамьенто, что я у тебя и жив, его ждут серьезные неприятности.
– Серьезные неприятности ждут меня, – буркнул Оозик, ткнув себя в грудь толстым указательным пальцем. – Мне прикажут пустить тебя в расход, кальд, и я вынужден буду повиноваться. И если после этого мы проиграем, твоя дамочка, Мята, велит меня расстрелять, если не выдумает чего-нибудь похлеще. Если же мы победим, мне не отмыться до конца дней. Я на всю жизнь останусь человеком, убившим Шелка, авгура, избранного нам в кальды самим Пасом, во что твердо верит весь город… хотя это вряд ли надолго: Аюнтамьенто, скорее всего, хватит ума отречься от моих действий, отдать меня под трибунал и расстрелять. Нет уж, кальд, докладывать, что ты у меня, я не стану. С ума я еще не сошел.
– Ты говоришь, что стража и армия – я слышал о полудюжине тысяч солдат – бьются с народом. Каковы силы стражи, полковник? – старательно припоминая разговор с Молотом, спросил Шелк. – Приблизительно тысяч тридцать?
– Меньше.
– Часть стражников отказалась служить Аюнтамьенто. Это я знаю наверняка.
Оозик угрюмо кивнул.
– А много ли таковых?
– Наверное, несколько сотен, кальд.
– Может, и тысяча наберется?
Оозик надолго – на добрых полминуты, если не более – умолк.
– Мне доложили о пяти сотнях, – в конце концов сказал он. – И почти все, если сведения точны, из моей бригады.
– У меня есть что тебе показать, – сообщил Шелк, – но вначале я попрошу тебя пообещать кое-что. Вещь эту передал мне патера Устрица, и я хотел бы, чтоб ты дал слово не причинять вреда ни ему, ни авгуру его мантейона, ни кому-либо из их сибилл. Обещаешь?
Оозик покачал головой.
– Нет, патера. Не подчиниться прямому приказу об их аресте я не смогу.
– Пусть так. Обещай не причинять им вреда без приказа, – уступил Шелк, рассудив, что в таком случае времени уйти им хватит с лихвой. – Не трогать их по собственному почину.
Оозик смерил его пристальным взглядом.
– А не продешевишь, кальд? Ваших, духовных, мы и так обычно не трогаем – ну если сами всерьез не напросятся.
– Стало быть, слово офицера?
Оозик кивнул, и Шелк подал ему циркуляр Пролокутора, вынутый из-под пледа.
Отстегнув пуговицу клапана, полковник извлек из нагрудного кармана очки в серебряной оправе и слегка сдвинул кресло так, чтобы свет упал на бумагу.
Воспользовавшись паузой в разговоре, Шелк заново обдумал все сказанное Оозиком. Не ошибся ли он с решением? Оозик амбициозен и, вероятно, вызвался возглавить резервную бригаду одновременно с собственной в надежде на обусловленное новым положением повышение в чине, не говоря уж о прибавке к жалованью. Вполне возможно, и даже наверняка, боевой потенциал солдат наподобие Песка с Молотом он недооценивает, но, безусловно, многое знает о боевом потенциале городской стражи – ведь как-никак прослужил в оной всю сознательную жизнь… и при этом не исключает возможности поражения Аюнтамьенто. Что, если письмо Пролокутора с призывами к всемерной поддержке майтеры Мяты склонит чашу весов в нужную сторону?
По крайней мере, Шелк надеялся на это всем сердцем.
Оозик поднял взгляд.
– Здесь сказано, что Лемур мертв.
В ответ Шелк молча кивнул.
– Слухи об этом ходят вот уже целый день. Что, если ваш Пролокутор попросту повторяет их?
– Лемур в самом деле мертв, – со всей возможной убедительностью, подкрепленной сознанием, что на сей раз ему нет нужды скрывать правду, заверил Оозика Шелк. – У тебя есть стекло, полковник? Наверняка есть. Попроси смотрителя разыскать Лемура, и сам во всем убедишься.
– Ты видел, как он умирал?
– Нет, – покачав головой, признался Шелк, – однако видел его мертвое тело.
Оозик продолжил чтение.
Пожалуй, излишний напор может испортить все дело: подталкивать Оозика к словам либо действиям, которые впоследствии могут поставить ему в вину, бесполезно… нет, много хуже, чем бесполезно!
Наконец Оозик опустил письмо.
– Капитул на твоей стороне, кальд. Я и прежде так полагал, а здесь все сказано – яснее некуда.
Вот у Оозика и появился шанс определиться…
– Очевидно, да. Но если ты подозревал об этом еще до того, как прочел циркуляр Его Высокомудрия, то, разрешив патере Устрице повидаться со мной, поступил вдвойне великодушно.
– Я здесь ни при чем, кальд. Его пропустил к тебе капитан Геккон.
– Вот как? Но обещание ты сдержишь?
– Я – человек чести, кальд.
Сложив письмо, Оозик спрятал его в карман вместе с очками.
– Письмо я тоже сберегу у себя. Ни мне, ни тебе ни к чему, чтобы его прочел еще кто-нибудь. Особенно один из моих офицеров.
– Сделай одолжение, – кивнув, согласился Шелк.
– Ты просишь вернуть тебе одежду. И, несомненно, желаешь получить обратно также содержимое карманов. Думаю, там, внутри, твои четки. Очевидно, тебе хотелось бы, лежа здесь, скоротать время в молитвах.
– Да, очень
