Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф
– Язык – дар Эхидне, – вполголоса, монотонно объявила майтера Мрамор. – Эхидне, удостоившей нас разговора.
Сама Эхидна наказывала посвятить оставшиеся жертвы Сцилле, однако Шелк не стал спорить.
– Обрати на нас взор, о Великая Эхидна, Матерь Богов, о Несравненная Эхидна, Царица сего Круговорота…
Сего… А есть ли другие, те, где Эхидна в царицах не числится? Все усвоенные в схоле науки это решительно отрицали, однако Шелк, сердцем чувствуя, что такое вполне возможно, рискнул изменить традиционные хвалы в ее адрес.
– Яви нам заботу, Эхидна. Освободи нас огнем.
Бычья голова оказалась так тяжела, что поднять ее удалось лишь с немалым трудом, а от майтеры Мрамор ожидаемой помощи не последовало. Интересно, сусальное золото на рогах просто расплавится или сгинет в огне безвозвратно? Нет, это вряд ли… не забыть бы после его собрать: золотая фольга хоть и тонка, а все же чего-то да стоит. К примеру, несколько дней назад Шелк замышлял поручить Бивню с товарищами покраску фасада палестры, для чего потребуется приобрести кисти и краску…
Впрочем, сейчас Бивень, и капитан стражи, и городские грабители, и достойные отцы семейств, уважаемые жители квартала, штурмуют Аламбреру под предводительством майтеры Мяты, заодно с безбородыми, безусыми мальчишками, девчонками ничуть не старше и юными матерями, сроду не державшими в руках оружия, но если они останутся живы…
Однако эту мысль пришлось слегка поправить: если хоть кто-то из них останется жив.
– Обрати же к нам взор, о Предивная Сцилла, диво глубин, узри же любовь нашу и нужду в тебе. Очисти же нас, о Сцилла. Освободи нас огнем.
Этой строкой надлежало завершать обращение к любому из сонма богов, даже к Тартару, божеству ночи, и Сцилле, богине вод. Водрузив бычью голову на алтарь и надежно установив ее поверх пылающих дров, Шелк вдруг подумал, что некогда «освободи нас огнем» наверняка принадлежало лишь одному Пасу… или, может, Киприде – любовь ведь тоже огонь, недаром Киприда вселялась в Синель, красящую волосы в цвета пламени. А как же быть с огоньками, которыми испещрены небесные земли за голой каменной равниной, за брюхом Круговорота?
Майтера Мрамор замерла на месте, хотя ей полагалось обложить бычью голову новой порцией кедровых дров, и Шелк занялся этим сам, разом отправив в огонь охапку, которой их мантейону до явления Киприды хватило бы на неделю.
Правое переднее копыто. Левое переднее. Правое заднее… Над отделением последнего, левого заднего, пришлось потрудиться. Охваченный сомнениями, Шелк попробовал пальцем остроту лезвий, однако нож до сих пор оставался острым на удивление.
Воздержаться от чтения столь крупной жертвы, как бык… немыслимо, даже после теофании. Взрезав огромное брюхо, Шелк пригляделся к внутренностям.
– Война, тирания, ужасающие пожары, – объявил он, понизив голос, насколько хватило смелости, в надежде, что старики со старухами его не расслышат. – Возможно, я ошибаюсь. Всем сердцем надеюсь, что ошибаюсь. Ведь с нами только что говорила сама Эхидна… неужели она не предупредила бы нас об этаких бедствиях?
В укромном уголке его памяти негромко захихикал, залился смехом призрак доктора Журавля.
«Письмецо от богов в потрохах заколотого быка? Полно, Шелк, ты общаешься всего-навсего с собственным подсознанием!»
– Скорее всего, я ошибся, – повысив голос, продолжил Шелк. – Может статься, я зрю в чреве сей великолепной жертвы лишь собственные опасения. Позвольте еще раз напомнить: Эхидна ни о чем подобном не говорила!
Тут ему задним числом, с немалым запозданием пришло в голову, что он еще не пересказал прихожанам ее речений, и приступил к пересказу, обильно сдабривая слова богини любыми вовремя вспомнившимися сведениями касательно ее места возле самого Паса, не говоря уж о весьма важной роли блюстительницы целомудрия и плодородия.
– Как видите, Великая Эхидна лишь повелела нам освободить родной город, ну а поскольку ушедшие отправились на бой во исполнение ее воли, мы с вами можем быть твердо уверены в их победе.
Сердце и печень он принес в дар Сцилле. Тем временем к ребятишкам, старухам и старикам присоединился юноша, показавшийся Шелку отчасти знакомым, хотя узнать его Шелк, близоруко сощурившись на склоненную голову, не сумел. Невелик ростом, роскошная бледно-желтая рубашка с золотым шитьем, черные кудри маслянисто поблескивают в лучах солнца…
Бычья голова зашкворчала, зашипела и звучно (в требнике сие именовалось фульминацией) лопнула, брызнув в стороны снопами искр. Знак этот предвещал народные волнения, однако явлен был слишком, слишком поздно: мятеж обернулся восстанием, и первые из тех, кому суждено было пасть в борьбе за свободу, вполне возможно, уже распрощались с жизнью.
По крайней мере, насмешливый доктор Журавль уже обрел смерть, а с ним пал и серьезный юный штурмовик. Сегодня утром (только сегодня утром!) в разговоре с капитаном Шелк дерзнул утверждать, что Аюнтамьенто можно отстранить от власти мирным путем, без насилия. Представлял себе отказы от уплаты налогов, отказы работать, возможно, аресты и заключение чиновников, продолживших повиноваться четверке уцелевших советников силами городской стражи… а вместо этого спустил с привязи ураган, всесокрушающий смерч.
Помрачнев, Шелк вновь вспомнил, что смерч – древнейший из образов Паса, а слова Эхидны о Восьми Великих Богах постарался забыть.
Последним умелым взмахом ножа сняв с бычьей ляжки последний клок шкуры, он швырнул шкуру в самую середину огня, пылавшего на алтаре.
– Милосердные боги приглашают нас разделить с ними трапезу, великодушно возвращают поднесенное нами угощение, сделав его священным. Насколько я понимаю, дарителя среди присутствующих уже нет? В таком случае все, кто почитает богов, могут подойти ко мне.
Юноша в бледно-желтой рубашке двинулся к бычьей туше, но одна из старух, ухватив его за рукав, прошипела:
– Детей вперед пропусти!
Услышав ее, Шелк мимоходом подумал, что этот юноша, скорее всего, не посещал жертвоприношений с тех пор, как сам был малышом.
Отрезая от туши по солидному ломтю говядины на каждого, он подносил детишкам мясо на кончике жертвенного ножа. Пожалуй, многие из этих детей не скоро отведают мяса снова, хотя все, что останется, сварят завтра для везучих учеников палестры…
Если, конечно, для палестры и ее учеников настанет завтрашний день.
Последним ребенком в очереди оказалась совсем маленькая девочка. Внезапно воспрянув духом, Шелк откромсал ей ломоть значительно толще, чем прочим. Если Киприда пожелала вселиться в Синель из-за огненно-красных кудрей, то чем ей могла приглянуться майтера Мята? Ведь Киприда остановила выбор и на ней, о чем поведала в разговоре под сенью садовой беседки, перед тем как они отбыли в Лимну! Любила ли майтера Мята когда-нибудь? Разум решительно отвергал подобные подозрения, и все же… Любила ли Синель, в избытке ужаса покончившая с Дриаделью, кого-нибудь, кроме себя самой? Быть может, себялюбие радует Киприду в той же мере, что и прочие виды любви? Хотя нет, Орхидее она прямо сказала: любви к себе самому недостаточно…
С этими мыслями Шелк оделил первую из старух еще большим куском. Теперь эти женщины, затем
