Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов

– Я думал, этот парень либо застрелит нас, либо угробит себя. Вы сегодня спасли не только его жизнь, но и мою веру в людей.

Софи лишь улыбнулась. Она не считала свои поступки чем-то особенным. Но каждый день в госпитале она давала людям не только заботу, но и надежду.

Сани резко затормозили у крыльца госпиталя, подняв фонтан снежной пыли. Из них соскочил высокий мужчина в тяжёлой офицерской шинели, усы и брови обледенели, а лицо побагровело от гнева и холода. Это был полковник, судя по всему, только что с передовой. В руке он сжимал пистолет, и его взгляд горел яростью.

– Немедленно! – закричал он, размахивая оружием. – Где здесь главный врач? Где лучший доктор? Срочно сюда!

Его голос гремел, как артиллерийский залп, заставляя замирать всех, кто был поблизости. Через минуту на крыльцо вышел доктор Грейт с глубокими морщинами на лице и глазами, в которых читалась смертельная усталость. Его белый халат был забрызган кровью, а руки ещё тряслись от напряжения после операции.

Грейт подошёл к саням, заглянул внутрь и застыл. На окровавленной подстилке лежал молодой парень, совсем мальчишка, худое лицо которого искажала гримаса боли. Его дыхание было частым и прерывистым. Всё, что ниже груди, было разорвано в клочья, как будто его пропустили через мясорубку.

Доктор горестно покачал головой и коротко бросил санитару:

– В красный.

И уже хотел было уйти, когда голос полковника, сорвавшийся в крик, остановил его:

– Какой красный? Лечи его, слышишь?! Лечи немедленно! Да я тебя пристрелю к чёртовой матери! Всех вас пристрелю! – Полковник вскинул пистолет и выстрелил в воздух.

Доктор Грейт обернулся, его лицо оставалось спокойным, но голос прозвучал твёрдо:

– Я не Бог, полковник. Можете стрелять, если хотите, но легче от этого никому не станет. Смиритесь. Вернитесь к своим обязанностям, вам есть кем командовать.

Он развернулся и, не дожидаясь ответа, ушёл в здание.

Полковник остался стоять на месте. Его лицо побагровело ещё больше, пальцы судорожно сжимали пистолет. Казалось, ещё немного и он начнёт стрелять по всем подряд. Но вдруг что-то внутри него сломалось. Его плечи опустились, ноги подогнулись, и он рухнул на колени прямо в снег.

– Мальчик мой… Прости меня… Не уберёг… – прошептал он, уткнувшись лицом в окровавленную шинель, которой был укрыт раненый.

Я стоял в стороне, но не смог больше смотреть на это и подошёл ближе.

– Полковник, – тихо сказал я, положив руку ему на плечо. – Успокойтесь. Пусть он попрощается с вами.

Полковник поднял голову. Его глаза, налитые кровью и слезами, встретились с моими. Он ничего не сказал, но жестом поблагодарил меня.

Я сделал знак санитарам, чтобы они остановились. Те замерли, словно каменные статуи.

Парень в повозке открыл глаза. Они были серыми, как зимнее небо, и смотрели с какой-то странной ясностью.

– Отец… – прошептал он, голос слабый, почти неслышный.

Полковник бросился к нему, обхватил его лицо руками.

– Я здесь, сынок. Я здесь. Ты держись! Ты слышишь?! Я найду врача, я всё сделаю, только держись!

– Не надо… – Парень с трудом поднял руку и коснулся отцовской щеки. – Я… устал… Всё будет хорошо…

– Нет, ты не умрёшь! Ты слышишь?! Не смей меня оставлять! – закричал полковник, но голос его сорвался, и он зарыдал, как ребёнок.

Мальчишка вдруг улыбнулся. Его улыбка была лёгкой, как снежинка, и на мгновение лицо стало таким умиротворённым, будто никакой боли больше не существовало.

– Отец… спасибо… за всё… – едва слышно прошептал он и, устремив взгляд в небо, замер.

Полковник всхлипнул и уткнулся лицом в грудь сына, зарывшись в его шинель. Я отвернулся, чтобы не видеть этого. В горле стоял ком, а на глаза наворачивались слёзы. Сани, снег, кровь. А над всем этим – тяжёлое, бездонное, зимнее небо.

– Господин полковник, – тихо произнёс я, положив руку ему на плечо. Его шинель была мокрой от снега, но он, кажется, не замечал этого. – Он уже не с нами. Освободите, пожалуйста, проезд. Вы мешаете принимать других раненых.

Полковник замер. Его глаза, покрасневшие и пустые, встретились с моими. Взгляд тяжёлый, как груз, который ни один человек не должен нести. Затем он медленно кивнул вознице, и сани, скрипя, отъехали в сторону, оставляя на снегу кровавый след.

– Сын? – спросил я осторожно, пытаясь говорить спокойно, хотя в груди всё сжималось от боли.

– Сын, – коротко ответил он. Его голос был хриплым, будто слова давались с неимоверным трудом.

Он достал портсигар, потёртый, с вмятиной на крышке, и вытащил сигарету. Руки его дрожали, а спички ломались одна за другой. Он стиснул зубы, бросил остатки спичек в снег и закрыл глаза, будто пытаясь взять себя в руки. Я молча достал зажигалку, щёлкнул колёсиком, и пламя ярко осветило его лицо. Он наклонился, затянулся крепким, горьким дымом, и его плечи чуть расслабились.

– Спасибо, – глухо сказал он, отпустив дым тонкой струйкой в морозный воздух.

Полковник докурил едва до середины, потом бросил сигарету в снег и медленно повернулся ко мне.

– Когда я смогу забрать его? – спросил он тихо, но его голос вдруг сорвался. Он замолчал, сглотнул, а потом добавил: – Чтобы… домой… Ну, вы понимаете.

Я кивнул, стараясь выглядеть уверенным, хотя сам чувствовал ком в горле.

– Приезжайте завтра, господин полковник. Или пришлите кого-нибудь. Мы всё подготовим.

Полковник задержал взгляд на мне на несколько долгих секунд, потом снова кивнул, опустил глаза и повернулся, чтобы уйти. Его шаги были тяжёлыми, как будто каждое движение давалось ему с трудом.

Я проводил его взглядом. Морозный воздух обжигал лицо, а снег скрипел под сапогами. Всё вокруг словно замерло, даже ветер стих. На крыльце, где только что разыгралась эта сцена, теперь было пусто. Лишь кровавый след от полозьев саней тянулся по белому снегу, напоминая о том, что только что здесь произошла трагедия. Кровавый след, который через пару часов будет уже не заметен, погребённый под другими такими же отметинами войны.

Чтобы как-то скрасить тяжёлые будни, персонал госпиталя время от времени устраивал для раненых небольшие импровизированные концерты. Это было нечто вроде спасительной передышки, когда можно хоть ненадолго отвлечься от боли, крови и утрат. Кто-то читал стихи, кто-то рассказывал шутки или анекдоты, а медсестра Валя, например, играла на старенькой скрипке, которая каким-то чудом уцелела.

Я тоже не остался в стороне. Взяв в руки гитару, которую мне подарили в благодарность солдаты, я перебрал пальцами струны, когда из тишины прозвучал чей-то голос:

– Эй, Орлин! Спой что-нибудь наше, фронтовое. Чтобы за душу брало.

На мгновение задумавшись я запел: