Госпожа преподаватель и Белый Феникс - Марика Полански
Я едва смогла пробиться к картине, чтобы разглядеть то, что так взбудоражило общественность. И, честно говоря, ничего, кроме разочарования, не ощутила.
В нескольких шагах от меня стоял мужчина в дорогом сером костюме. От него так и веяло прожжённой добропорядочностью: полный, с потеющим высоким лбом и седыми пушистыми бакенбардами. Он бросил на меня оценивающий взгляд и тотчас надменно скривил рот. Оно и понятно — прилично воспитанная женщина никогда не придёт на подобную выставку. Особенно в одиночестве. Посмотрев на него, я вопросительно приподняла бровь, мол, «в чём дело?», и снова уткнулась в буклет.
— Моралисты — слуги Бездны, — проговорил над моей головой вкрадчивый мужской голос. — Только страх перед Высшими Силами их удерживает от преступлений.
Я обернулась и… забыла, как дышать.
Я никогда не была сильно в поэзии и красочных описаниях, но — боги! — как же красив был человек, стоя́щий за моей спиной! Он был, словно древний бог, сошедший с полотна у Вийона. Высокий, с правильными чертами лица и красиво очерченными губами. Длинные и серебристые волосы волной ниспадали на широкие плечи, отчего невольно возникало чувство о продуманности этой небрежности.
Меня не смутила даже чёрная повязка, закрывающая правый глаз. Скорее, наоборот, она добавляла изюминке к невероятной внешности мужчины. Левый глаз, цветом начищенного серебра, смотрел на меня не то с любопытством, не то выжидающе.
«Должно быть, за него дерутся все художники современности», — заворожённо подумала я, почему-то решив, что обратившийся ко мне посетитель — натурщик.
Какая «Любовь над крышами домов Суантре»! Какое мировое изобразительное искусство! Вот истинный образец искусства — живой и осязаемый. Так хотелось протянуть руки и потрогать — а человек ли это или лишь мираж разыгравшегося от обилия полотен?
Губы мужчины дрогнули в едва заметной улыбке, и меня охватило такое смущение, будто меня поймали на чём-то очень постыдном.
— Если кого-то от преступления отделяет страх перед Богами, то грош цена ему, как человеку, — разволновавшись, я отвернулась и слепо уставилась на картину.
Краски поблёкли, а обнажённые тела, пролетающими над белоснежными крышами и синими домиками, внезапно показались нелепыми и вульгарными.
— Верно подмечено, — негромко отозвался он и замолчал.
Близость незнакомца так взволновала меня, что захотелось убраться как можно дальше с выставки. «Но я не для того пришла сюда, что позорно бежать при виде смазливой физиономии натурщика», — мысленно одёрнула я себя. — «Ну стоит рядом, пусть стоит. Тебе-то что?»
Но договориться с набирающим силу смущением и неловкостью оказалось не так-то просто. Ладони вспотели, сердце билось так, будто я пробежала несколько кварталов, а щёки запылали, как при лихорадке. Руки невольно потянулись к лицу, чтобы хоть немного остудить кожу. Но я вовремя спохватилась и перехватила брошюру, словно она норовила выскользнуть из рук.
— Вы и вправду, считаете, что он её не любит? — спросил незнакомец.
— Правда. Потому что это видно, — я небрежно повела плечами и едва заметно потёрла друг о друга вспотевшие ладони, напрочь забыв о надетых перчатках. Собравшись с мыслями, чуть наклонила голову и провела пальцами в нескольких сантиметрах от полотна, обозначая привлёкшие моё внимание детали: — Посмотрите на руки женщины. Да, она обнимает мужчину. Но пальцы сжаты, скрючены, а ладонями упёрлась в грудь так, словно хочет отстраниться. То же самое можно сказать и о пальцах на ногах — они поджаты. И, глядя на них, вспоминается фраза из дневника фаворита Её Величества королевы Антеры: «Она была настолько некрасива и даже ужасна, что пальцы на ногах подворачивались от отвращения». Женщина зажмурилась и отвернулась от поцелуя. Она только позволяет себя любить. А вот прикосновения мужчины ей неприятны. Здесь, — я потрясла буклетом в воздухе, — пишут, что де Маньо изобразил себя и свою жену. Дескать, хотел передать, как близость их окрыляет. Но на самом деле она окрыляет лишь самого художника. Я бы назвала картину «Терпение над крышами домов Суантре». Потому что женщина терпит. А художник или эгоист, или слепой дурак, который настолько любит жену, что просто этого не замечает. Впрочем, как говорила одна моя подруга: «Люди настолько заняты собой, что склонны не замечать, что происходит вокруг».
— Возможно, люди и заняты исключительно собой, но не настолько, чтобы не замечать возмутительного поведения других.
Отчего-то показалось, что замечание касалось меня лично. Словно незнакомец знал меня лучше, чем я сама себя, и при этом осуждает.
Стало неприятно.
— Полагаю, де Маньо знал, что делал, — я небрежно повела плечами. — Он прекрасно понимал, что его полотно не останется не замеченным. Что оно вызовет бурю эмоций у зрителей. Легендарные сражения и сюжеты из древних мифов, пейзажи и портреты августейших особ — это так избито. И так скучно. А здесь — запретная тема, которую не поднимают в кругу даже самых близких.
— Сплетницы Веронского Оперного Дома с вами поспорили бы.
— Не сомневаюсь. Эти дамы знают кому и как жить. Хотя у самих мужья имеют свойство напиваться и кутить «у актрис в нумерах».
Дама в терракотовом платье шарахнулась в сторону, наградив меня таким взглядом, будто я призналась в каком-то непотребстве. В то время как сто́ящий рядом с ней седой супруг — тот самый, который наградил меня надменным взглядом — побагровел.
Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Вот они, настоящие моралисты: внешне благочестие и добропорядочность, а внутри — сарай, забитый доверху грязным бельём.
Наклонившись к супругу, дама что-то прошептала, и они, гордо вскинув головы, поторопились подальше от картины.
— Похоже, ваши слова оказали неизгладимое впечатление, — с усмешкой сказал красавец, глядя добропорядочной паре вслед.
— Ну что поделать? Прошу заметить, что моё замечание никоим образом не относилось к этим достопочтенным господам. Впрочем, их реакция выдала с головой. Порядочный человек пропустил бы мои слова мимо ушей.
— А вы пропустили бы подобное замечание?
Что-то насмешливое, неприятное скользнуло в его тоне. Меня словно окатили холодной водой. На миг почудилось, что за спиной стоял не просто красавчик, а некто очень опасный. И опасность эта отнюдь не в разбитом женском сердце.
Вроде бы ничего такого он не сказал. Но перед внутренним взором проплыла полутёмная комната с серыми стенами и одиноким шариком света, отбрасывающим отблески на посеревшие черты крайне худого и измождённого человека. Образ был настолько ярким, что, казалось, тёплый воздух
