Ядовитая - Анна Сергеевна Одувалова
Интересно, зачем он вообще пожаловал? Сегодня я вряд ли смогу от него добиться вразумительного ответа. И не выясню, кто именно на него напал и что произошло, а значит, разумно будет отправиться спать и постараться заткнуть совесть, которая настойчиво нашептывает, что я пригрела у себя убийцу.
Спать я так и не смогла и не только из-за сумбура в душе, а еще и из-за того, что желание рисовать было необычайно сильным. Скоро я не смогла думать ни о чем, кроме творческого зуда. Такое у меня случалось нечасто. Я, вздохнув, поднялась и, даже не одеваясь, направилась к подоконнику. Взяла карандаш и листок бумаги, села и поняла, что сделать не могу ничего. Нарисовала глаз, повертела листок, дорисовала ядовитый плющ, от названия которого произошла моя фамилия, и снова легла спать, чтобы минут через десять раздраженно подскочить и с ненавистью уставиться на пачку листов у изголовья кровати.
Поняв, что заснуть уже не получится, я накинула на себя тонкую тунику с завязками на груди, прихватила листы, карандаши (на всякий случай еще и цветные) и спустилась на кухню. Поморщилась, заметив посапывающего на диване в зале Кэлза, и включила свет в кухонной зоне. Мне нужно было выпить кофе и сосредоточиться. За окном едва-едва светлело на горизонте чернильное небо, синева становилась насыщенной, более яркой. До рассвета осталось часа полтора. Видимо, этой ночью мне все же удалось подремать, только сама я этого не заметила. Чувствовала себя на редкость уставшей и измученной.
Я разложила перед собой на столе листы, рассыпала карандаши и замерла. Чего-то не хватало. Не сразу до меня дошло, чего именно. Дневник Брил я доставала с опаской, снова пролистнула страницы с прыгающими буквами, покосилась на спящего Кэлза, прикрыла глаза, и рука сама потянулась к карандашу. Очнулась, лишь услышав отчетливый смешок за спиной, и открыла глаза.
– Так вот что тебя привлекает, не так ли, Яд?
Я открыла глаза и с ужасом уставилась на рисунок. Даже Кэлз, который умудрился подойти неслышно, не так удивил, как то, что получилось на рисунке. Я не умела рисовать стройные композиционные вещи. Всегда получалась только абстракция. Чаще всего разбитое стекло, осколки которого можно было собрать в единый сюжет. Снова знакомые глаза, только почему-то на рисунке не голубые, как у Кэлза, а почти черные; кровать и девушка-блондинка, привязанная к изголовью; плетки и красная стена, на которой черными пятнами выделялись крепежи для рук.
– Скажи мне, пожалуйста, Кэлз, – медленно начала я, предпочтя не отвечать на вопрос и проигнорировать возникшую неловкость. – Нет ли у тебя каких… интересных сексуальных предпочтений… – Вообще я бы предпочла, чтобы парень не видел эти рисунки, но раз уж он оказался рядом, грех не поинтересоваться, пока есть такая возможность.
– Я? – Парень выхватил из моих рук рисунок, а я вздрогнула, так как его ладонь коснулась моего плеча. Это невинное прикосновение разбудило воспоминания.
Пока Кэлз был увлечен моим творчеством, я осторожно задвинула дневник Брил под ворох испорченных рисунков. Оказывается, у меня не с первого раза получилось изобразить то, что нужно.
– С чего ты решила, что это мои фантазии? – металлическим голосом поинтересовался он.
– Ну… – Я осторожно поднялась и развернулась, загораживая стол. Было страшно, что парень все же заметит толстую, потрепанную книжечку.
Кэлз стоял слишком близко, я могла разглядеть его лицо очень подробно. На скуле чернел синяк. В уголке губы все еще оставалась спекшаяся кровь.
– Может быть, из-за этого. – Я, стараясь, чтобы голос не дрожал, показала на глаза в осколках стекла. – Брил не хотела участвовать в твоих фантазиях, нашла другого, а ты вспылил и убил? Так?
– Ты несешь ахинею! – процедил он сквозь зубы и зажал меня между своим телом и столом. – Я из-за тебя провел дьявольски паскудную неделю. Меня изучали, словно экспонат, меня допрашивали, они мне душу наизнанку вывернули, но не нашли ничего! А ты продолжаешь обвинять. Несмотря на то что я спас тебя там.
– Добро пожаловать в мой мир. – Я пожала плечами, хотя сердце екнуло. Я помнила обиды, но, может быть, стоило не забывать другое. Только вслух признаться не могла. Пока не могла, поэтому сказала: – Теперь ты знаешь, как прошло мое лето!
– Так это была месть за лето? – Парень невесело хмыкнул, но не подумал отстраниться.
– Нет. Я много думала и рисовала, и знаешь… – Я закусила губу. Было не просто говорить ему это в лицо. – Это не первый рисунок с тобой. Всегда и везде в любой картине, которую я рисовала, мелькали твои черты. Ни разу не получился портрет, поэтому я сомневаюсь, ты ли убийца, но ты замешан в ее смерти по уши. Я могу ошибаться, но так получается на рисунках. – Я указала на листок, который держала в руках. – Правда.
– Это чушь! – Кэлз наклонился ближе. В его льдистых глазах сверкнула злость. – А все твои картинки, мои портреты и вот это… – Он потряс передо мной последним рисунком. – Ты не думаешь, что это просто твое отношение ко мне.
– К тебе? – От возмущения у меня перехватило дыхание. – Слишком много о себе мнишь!
– Нет, Яд! Я не увлекаюсь извращениями, это твои мечты. Просто признайся себе, ты можешь меня подозревать сколько угодно, но все равно хочешь. И ничего с этим не поделаешь, вот поэтому я везде на твоих рисунках. У тебя не получается выкинуть меня из головы.
– Не говори глупости, Кэлз! – Я попыталась его оттолкнуть, но он только сильнее прижался, вдавливая меня в стол. От него пахло кровью. Немного по́том, едва заметно знакомым парфюмом, и мне было страшно даже представить, что он прав. Поэтому я и злилась.
– Ты же знаешь, что это не чушь, Яд. Ты можешь пытаться меня подставить, ты можешь делать вид, что тебе все равно, но мы-то с тобой знаем правду.
Он властно обнял меня за талию и притянул к пропитанным кровью бинтам так близко, что я могла почувствовать его горячее возбуждение. Рука переместилась с моей поясницы ниже и сжала, а другая легла на затылок. Я не хотела сдаваться и попыталась увернуться от грубого поцелуя, но Кэлз был сильнее. Он хотел меня наказать и пытался выместить злость, доказать правоту, поэтому поцелуй вышел чувственно-грубым, с терпким привкусом крови и разочарования. А у меня перехватило дыхание, и обжигающая волна желания начала медленно подниматься по телу, лишая рассудка
