Правила подводной охоты - Дмитрий Валентинович Янковский

— Хвастун, — проворчал Жаб.

Молчунья натянула ласты, маску, сжала зубами загубник и соскользнула за борт, прихватив сумку с картриджами. Потянулось томительное ожидание, скрашенное лишь картинкой на мониторе, которую транслировала камера на маске Молчуньи. Главное, что все были живы, хотя рука Паса меня беспокоила — она по-прежнему выглядела опухшей, только изменила цвет с синего на бордовый.

Наконец декомпрессия была успешно завершена и команда Жаба в полном составе собралась на палубе катера. Рипли выглядела как обычно, а Пас дрожал и стучал зубами, потирая поврежденную руку. Молчунья вколола ему обезболивающее, но повязку посчитала излишней.

— Всем слушать меня, — обратился к нам Жаб, дублируя слова жестами Языка Охотников. — О том, что здесь было, не должен знать никто, иначе Копуху и Чиста выгонят из охотников. Травму руки будете объяснять хозяйственными причинами. О капканах я доложу сам.

— Откуда они здесь взялись? — нахмурился Долговязый. — Да еще не указанные в каталоге Вершинского? Тебе это не напоминает Шри-Ланку?

— Ты имеешь в виду внесение в каталог торпед класса “Скат”? Очень похоже. Который это уже случай?

— Четвертый, — сквозь зубы процедил отставник. — Все укладывается в твою теорию.

— Был один маньяк, — фыркнула Рипли. — Теперь стало двое. Ладно, искатели привидений, надо отсюда сматываться и докладывать об опасности. А то с нами со всеми проделают то же, что Молчунья проделала сегодня с Копухой.

— Тебе-то откуда знать? — простонал я. — Ты ведь была под водой!

Рипли кивнула в сторону валявшейся на пульте управления гарнитуры.

— Радио выключать надо, когда не хочешь, чтобы тебя слышали, — серьезно сказала она.

Катер взревел мотором и начал разгоняться вдоль берега, по направлению к мысу, на котором жил Долговязый.

Глава 4 "СТАРЫЙ ЛИСТОК БУМАГИ"

Нашим мы соврали, что Паса ударил хвостом ядовитый скат, когда мы ловили омаров. Это стало причиной насмешек, но мы посмеялись вместе со всеми, и ажиотаж быстро сошел на нет.

Я заметил, что за обедом мой товарищ не столько ел, сколько ковырял ложкой в тарелке, а вид у него был как у Шерлока Холмса на пороге раскрытия преступления.

— Что тебя так загрузило? — спросил я на выходе с камбуза.

— Да мелькнула у меня в голове одна догадка, — признался он. — Но вряд ли ее можно проверить.

— Ты хочешь, чтобы я умер от любопытства? — догадался я.

— Иди ты! Тут серьезное дело, а тебе лишь бы поскалиться.

— Ну так выкладывай!

— А ты не посчитаешь меня психом, если я у тебя спрошу кое-что?

— Не занимался ли я онанизмом в школе?

— Да нет! Осталась ли у тебя та бумажка? Ну, помнишь, с цифрами? Мы еще думали, что это бухгалтерские счета. Жаб ее бросил, а ты...

— Помню, конечно. — Пасу удалось меня удивить. — Но тебя-то что заставило о ней вспомнить?

— Процесс декомпрессии, — туманно ответил он.

— А подробнее можно?

— Когда мы с Рипли всплывали, Молчунья показывала нам на пальцах, на какой глубине следует остановиться и сколько ждать. Так вот, если написать это все на бумаге, то получились бы две колонки цифр. Причем в первой колонке цифры глубины постоянно уменьшались бы, а во второй увеличивалось бы время задержки.

Такая догадка заставила меня замереть на месте и вытаращиться на Паса.

— Ты думаешь, что год назад Жаб среди ночи ходил кругами и составлял таблицу декомпрессии? Да их же написано миллион! На кой нужна еще одна?

— Нужна, если речь идет о газовом аппарате принципиально нового типа.

Умел Пас выдавать информацию! Меня словно громом поразило.

— Думаешь, это Жаб в музее разделывает жидкостный аппарат на мясо?!

— Подозреваю, — спокойно ответил он. — Вот если бы у нас была та бумажка, можно было бы понять больше. Ты помнишь хоть несколько цифр?

— Нет.

Скорее всего листок, показавшийся нам бесполезным, навсегда был утерян, но мой мозг помимо воли приступил к решению неразрешимой задачи. В голове у меня пронесся шторм воспоминаний о нелегком быте салаги, о стирках, уборках, о смене формы. И я вспомнил!

— Листок у меня забрал Мичман, — сказал я. — Мы с ним работали на Северной Дальней, сидели в дозоре. У него не было бумаги, чтобы сделать “косяк”.

— Так он ее скурил? — вздохнул Пас.

— Не знаю. При мне — нет. Помнишь, на рыбацком сейнере заглох мотор и они дрейфовали? Это как раз было наше дежурство. Когда объявили тревогу, стало не до “косяков”.

Пас задумчиво почесал макушку.

— Слушай, а может, спросить у Мичмана? Вдруг он помнит, куда дел бумажку?

— Это вряд ли. Выкинул или скурил.

— Разве трудно спросить?

— Тебе надо, ты и спрашивай.

— А тебе не надо? Я призадумался.

— Ладно, пойдем.

Мичмана мы нашли за стадионом, на полосе препятствий. Там он занимался тем, к чему у него была не только природная склонность, но и настоящий талант — гонял салаг.

— Ракетный удар справа! — орал он, сидя на фанерной броне амфибии-муляжа. — Отделение! Приготовиться к рукопашной!

— Эй, Мичман! — оторвал я его от сражения. — Можно тебя на минутку?

— Блин, Копуха! Не видишь, я занят! Сейчас, блин, все брошу и буду с тобой фигней заниматься.

— Всего один вопрос!

— Ладно, валяй. — С броневика он слезать не стал, поэтому мне пришлось задрать голову и прикрыться ладонью от солнца.

— Помнишь, мы с тобой в дозоре стояли, когда рыбаки сели на мель?

— Ну?

— Ты у меня взял бумажку, “косяк” свернуть.

— И?

— Что с ней стало?

— С кем, блин, барракуда тебя дери?

— С бумажкой, — со вздохом ответил я. Мичман свесился с края крыши и вытаращился на меня.

— Ну, с Чистом понятно, его хвостокол в руку ужалил, а тебя что? В голову, да? Кстати, это правда, что Молчунья тебя за яйца с того света вытянула?

— Это правда. — От старшего по призыву что-то скрыть сложно, даже если ты уже сам стал “дедом”.

— И как?

— Что — как? — насупился я.

— Яйца.

— Нормально. Так ты помнишь, что стало с бумажкой?