Ключ Руна - Александр Изотов
Я вдруг понял, что уже не поднимусь на ноги. Гадство! Ну и где это кап-кап-кап⁈ Где, на хрен, мой лёгкий и изящный эльфийский источник⁈ Я даже в прошлой жизни так себя не истязал никогда!
Ухватился второй рукой за бревно, стал часто дышать, готовясь к рывку, и…
— А-А-А! — я заорал, словно восставал из мёртвых.
Вздрогнули спящие на скамейке у частокола Орчеслав и Ухояр. Протирая глаза, они с удивлением уставились на дружинный двор, который выглядел, как после побоища, если бы не храп. Будто тут была великая битва сонными дубинами.
Мои колени тряслись, словно ива на ветру, и чтобы подняться, мне понадобилась, кажется, минута. Долгая, наполненная мучительным стоном, минута.
— Мышцы орочьи, это да, — чмокнув губами, сказал Орчеслав.
— А упрямство эльфийское, — ответил Ухояр.
— Вредность, ты хотел сказать?
— Хе-хе-хе…
Я всё же поднялся. Сделал шаг, другой… И вдруг в груди и вправду что-то клюнуло, прямо в солнечное сплетение. И очумелая волна бодрости по телу, будто мне адреналин вкололи!
— Во как, — донеслось от Орчеслава, — И это на второй неделе?
Растерявшись от прилива сил, я споткнулся о чью-то храпящую тушу, нога заехала за ногу, за что-то зацепилась… Да так я и полетел вперёд лицом, плашмя всем телом. Тут бы подставить руки, да хотя б колени согнуть! Но бревно ж моё, брёвнышко родимое, мы с тобой через столькое прошли… Стольких перешагнули и обошли! Как тебя отпущу?
Эту секунду я потратил, чтобы постараться удержать неведомое ощущение в груди. Но тут моё лицо встретилось со склизкой и неожиданно твёрдой грязью, а бревно всем своим весом пригладило меня по темечку, ласково шепнув: «Спи!»…
Глава 18
Всему свое время
Когда просыпаешься после удара по голове, это не самое приятное чувство. И всё же орочья кровь имела чудесные свойства — проснулся я в гораздо лучшей форме, чем ожидал.
Так что первой моей эмоцией, когда я открыл глаза и — о, чудо! — мгновенно всё вспомнил, было удивление. Голова трещит не так сильно, как должна бы, и я сразу сел, ошарашенно уставившись в одну точку перед собой.
Вторым моим чувством было возмущение. Потому что проснулся всё там же, в дружинном дворе, только опустевшем. Никого, и все брёвна аккуратно сложены рядом.
Ладно я хоть не валялся в пыли на дорожке. Кто-то сердобольный оттащил меня, вот только совсем недалеко — на травку у частокола. Но от грязи не отмыли, не раздели, спать не уложили… Кому тут пожаловаться?
Со вздохом я глянул на свои ладони — все в кровавых мозолях и ссадинах. Потом осторожно пощупал затылок… Шишандрий-то какой! Тут же, едва двинулся, заныла измученная вчера шея, протёртая до кровавых нарывов, а теперь покрытая россыпью корочек.
А ведь вчера с меня столько потов сошло, что я впервые с утра не чувствовал естественных позывов в уборную. Вот только жажда… Пи-и-и-ить!
Я едва не дёрнулся, словно зомби, но, к счастью, ёкнуло воспоминание о вчерашнем. И я снова попытался ощутить тот солнечный зайчик, чувство которого мне удалось поймать перед тем, как получил от бревна оплеуху. Но пересохшее и даже, кажется, потрескавшееся горло вообще не давало сосредоточиться.
Верно ведь говорят, где-то я слышал: «Колдун не сможет колдовать, если его мучает жажда». Так и мне не удалось ничего ощутить в груди, кроме обезвоженной пустоты.
— Ты всё дрыхнешь, верхоёвина?
Я вздрогнул и, приложившись затылком о частокол, взвыл. Тем же самым местом… Гадство!
Повернувшись, я осоловевшими глазами уставился на Копаню Тяженича, который сидел на скамейке совсем рядом. Именно здесь, кажется, дрыхли тогда Орчеслав Добрынич и мастер Ухояр. Как я его не заметил-то?
— Копаня! — просипел я то ли радостно, то ли удивлённо.
Гном отстегнул от пояса фляжку и, пододвинувшись, протянул мне.
Я тут же подозрительно прищурился, хотя весь мой организм сейчас же стал бунтовать: «Бери! Пей!!! Сейчас же!»
— Да не бойся ты, орчеглазый, — Копаня Тяженич усмехнулся, — Это ж от души!
Может, будь моя жажда не такой сильной, я бы ещё поборолся. Но прозвучал лишь один слабенький аргумент, и вот я уже присосался к горлышку. В рот полился какой-то невероятно вкусный и ароматный чай, и я даже удивлённо уставился на Копаню.
— А ты что думал, мы, гномы, только эль хлещем? — тот обиженно скривился, — Вы тут напридумываете себе эльфийской чуши, а потом зенки лупите, чего это мы, гномы, на вас дуемся!
Я отдал фляжку, чувствуя, как по телу неожиданно потекла волна бодрости. Ого, напиток-то явно с ярью!
— Хотел бы я сказать, что это наше, гномье, — Копаня Тяженич закрутил крышечку и вздохнул, — Но нет, взял на рынке у вас. Ты не представляешь, у эльфийки одной вот с такими… — он будто обхватил перед собой два арбуза, — … глазищами! И вся в бусах, в каменьях. Красотищща! — Он тут же спохватился, — Ты только никому не говори, что гном эльфийкой восхищается. Замётано?
— Ну, если в счёт долга…
— Хах! — Копаня ткнул меня в плечо кулаком, и у меня чуть слёзы из глаз не хлынули, — Грецкий, ух и хлыщ! Хрен тебе.
— Анна Львовна это, — сказал я, осторожно прислонившись спиной к шершавому забору и прислушиваясь к побитому организму, — Подруга моей матери.
— О как… Познакомишь как-нибудь?
Я улыбнулся уголком рта, и мы стали молчать. И чем дольше молчали, тем большее я чувствовал раздражение. Мало того, что этот гномище исчез сразу после смотра, так и сейчас, появившись, играется в загадочную мудрость!
Очень мне не нравилось чувствовать себя игрушкой в чужих руках. Пока этот путь предполагал моё развитие, я особо не брыкался, но всё равно чувствовал — придёт время, и с этой проблемой надо будет разбираться.
Спохватившись, что жажда меня теперь не мучает, я снова попробовал схватиться разумом за светлячок в груди. Ну же! Ну-у-у… А ведь счастье было так близко. Вчера.
Нет, не получается. Надо поспокойнее место, чтоб уединиться и сосредоточиться. Ну или опять измотать себя по самое «не балуй!», только в этот раз без бревна.
Я раздражённо спросил:
— Так и будем молчать?
— А ты не дуйся, верхоёвина, — Копаня похлопал себя
