Тяжёлая реальность. Флибустьер - Хайдарали Мирзоевич Усманов

словах скрывалась не хитрость, а шанс. Шанс на то, что её обида утихнет, когда она увидит, что может получить больше не от разрушения, а от создания. Сейрион услышала его и поняла то, что он хотел до неё донести. Не сразу, но всё же… Она ответила ему не словами, а жестами. Стала приходить к нему с вопросами о механике, о том, как устроено щелевое поле, не чтобы взломать, а чтобы понять устройство мира, в котором теперь ей предстояло жить. И в этом движении было и испытание, и демонстрация того, что она готова торговаться – но не сердцем, а разумом.

Так их разговоры шли по ночам, и каждый намёк был как камешек, брошенный в тихую воду. Волны расползались, и в этих волнах рождалось или доверие, или коварство – выбор, который они оба делали с каждым вздохом. Кирилл не сказал ей прямо о ловушках. Он дал ей иное – картину мира, где хитрость важнее грубой силы, где знания могут спасать или губить. А когда она настойчиво предлагала “охоту”, он не отвергал мечту, но переворачивал её в другую рамку. Не “возьми и убей”, а “получи и используй”.

В конце концов, их разговоры не рождали взрывов и не поднимали красных флагов. Они создавали медленную алхимию – и в этой алхимии таилось главное. Не промысл, а выбор. И Кирилл, и Сейрион, каждый по своей линии, готовились к тому, что их пути станут плотнее – либо в узах союза, либо в щербатой бездне конфликта. Но пока лампы причала дрожали, и в воздухе висело железо и соль, они оба знали одну простую вещь. Лучший план – тот, который не привёл бы к тому, чтобы мир вокруг них стал ещё более разрушен.

Её глаза потемнели на мгновение, и в них всплыл отдалённый небесный мост – не карта, а память, запах далёкой соли и звук кораблей, как стук каденции в сердце. Сейрион говорила тихо, и голос её был уже не приказом, а шёпотом, которым матери прощаются с домом:

– Я тебе уже говорила про ту систему… – И её тихие слова повисли, как нить между пальцами. – Её называют Рубейном, хотя те, кто служил в залах Великих домов, называют её иначе – Пустышка. Это был узел между двумя большими скоплениями, как стык двух рек. Если одна река – это торговля, другая – военные пути Империи, то Рубейн – это место, где они на короткое время текут рядом. Иногда через неё даже идут караваны… Идут патрули… И иногда мимо проскальзывают те, кто везёт вещи, о которых шёпотом говорят в коридорах дворцов. Не всегда крупные – иногда это небольшие партии, едва заметные в отчётах, но очень дорогие.

Она описывала систему не цифрами и не тактикой, а цветом. Ситцевые туманы, низкие, как гребни, и скопления каменных спутников, от которых отражались прожекторы на килях проходящих судов. Её голос обрисовывал узкие коридоры среди пылевых облаков и астероидных полей, где сигнал гаснет как свеча в руке бури. А память эльфийки тщательно хранила детали, но не в плане инструкции. Она знала, какой тип караванов предпочитал этот маршрут… Она помнила запахи груза, который чаще всего шёл по коридору – плиты редких сплавов, контейнеры с заархивированными записками, обёрнутые в ткани, которые не пропускают магию. Она знала и то, что делало Рубейн опасным. Там слишком уж сильно ощущалась плотная рука Империи. Там очень часто шастали быстрые патрули, которые не щадили ни случайного торговца, ни безобидного шахтёра.

При всём этом, в её голосе звучала тоска и расчёт одновременно. Она понимала, почему ей хотели бы вернуть то, что было украдено, и почему для Кирилла это было бы лакомым трофеем. А ещё она знала цену:

– Попытаться взять там что-то – это не просто риск, это танец с королевским мечом. Ты либо выйдешь из этого танца с трофеем, либо с рухнувшей крышей над головой и с именем, записанным в черных списках навсегда.

Её взгляд вернулся к Кириллу, и в нём было и приглашение, и предупреждение:

– Если это нужно тебе – знай, что дорога туда не ведёт к свободе сама по себе. Свобода там может быть ловушкой.

Её рассказ был картой эмоций. А Кирилл слушал и ощущал, как в нём рождается не только амбиция, но и осторожность. Он видел, как в её рассказе светлеет надежда – и понимал, что её надежда подпитывает опасность. В мозгу его возникали не планы нападений, а цепочки вопросов. Чем это место может быть дорого… Какие альтернативы существуют… Что значит “получить” те самые редкие компоненты без кровопролития и скандала. Он чувствовал в себе ту же дрожь, что и у неё – но понимал, что играет с огнём, который не будет различать виновных и невинных.

“Важно, – подумал он, – что есть пути, менее жёсткие, чем рука насилия. Рубейн может быть и дверью, и ловушкой. Там проходят не только караваны, там бывают торговые маршруты, дипломатические связки, закупки через посредников – места, где можно и тихо обменять, и договариваться, и искать старые тайны в архивах легально, пусть и с риском коррумпированности и взяток. Мудрее всего – не бросаться в безумную авантюру, а искать мосты. Посредников… Доверенных торговцев… Какие-то купеческие дома… Чей долг перед короной меньше их жажды наживы…”

Сейрион закрыла глаза и, как в молитве, и тихо прошептала:

– Если мы пойдем туда, то должны быть готовы потерять не только вещи. Готов ли ты расплатиться?

И в её голосе не было уговоров – была проверка. Она знала цену. И знала, что следующий шаг – не техническая схема, а моральный выбор. Идти по краю клинка или искать дорогу, которая не превратит свободу в новую клетку. Решение спустилось на него не в виде молнии, а как тяжёлая, тёплая туча – медленно, но неотвратимо. Кирилл понимал, что здесь, среди этих гоблинских доков с их шалостями и лживой гостеприимностью, они уже играли по чужим правилам. Вокруг “Трояна” сгустилось слишком много взглядов – не торговых, не любопытных, а в виде того самого долгого прицела, что держат охотники при виде потенциальной жертвы. И тратить время на допросы и сделки в этом вольном углу означало раздувать интерес к себе до пожирающего всё пламени. Лучше – уйти и искать судьбу там, где ветер ровнее, и где можно прятаться в толпе без тёплого гнезда внимательности.

Сборы были быстрыми и тихими. Дроиды шевелили вещи, как старые садовники, выкапывая