Когда мы вернемся - Борис Борисович Батыршин
Или это никакая не фобия? Возможно, девушка таким образом пытается отгородиться от непонятной ей новой реальности, старается, сколь это возможно оттянуть встречу с ней? Что ж, достойная попытка, хотя и обречённая на неудачу — здесь, на орбите Земли, двадцать первый не даёт забыть о себе ни на миг. Хотя — кто он такой, чтобы выносить такие суждения? Возможно, контраст между тем Внеземельем, которое оставила команда «Зари» далеко не так разителен, как те перемены, что ждут их на дне гравитационного колодца, и в нежелании сталкиваться с новым, незнакомым миром есть всё же свой резон?
Данила снова покосился на Владу — та по-прежнему стояла, повернувшись к обзорному иллюминатору спиной и делала вид, что изучает инструкцию по поведению в аварийных ситуациях, висящую на переборке. Подумать только, два часа назад он понятия не имел о её существовании — разве что, в виде нескольких страниц в учебнике по тахионной физике, где излагалась суть открытого ею «Барьера Штарёвой», но уж точно не как живого человека… и, между прочим, весьма привлекательной молодой женщины, которую не слишком портят металлические нашлёпки на скуле. К тому же, она младше Данилы на двенадцать лет — биологических, разумеется, поскольку к моменту его появления на свет астрофизик Влада Штарёва уже разменяла третий десяток и даже успела сделать себе имя среди физиков-тахионщиков…
Данила помотал головой — нет, от всех этих релятивистских штучек точно можно сбрендить! — с некоторым усилием оторвал взгляд от фигурки Влады, которую так соблазнительно обрисовывал тонкий серебристый, облегающий тело, подобно тонкой перчатке, комбинезон, и вызвал в памяти события прошедших нескольких часов.
* * *
На «Звезду КЭЦ» он попал, как и собирался, на борту «Гамова». Сообщение с «Барьером» с некоторых пор шло через окололунные «батуты» — земные орбиты, и без того предельно перегруженные, старались лишний раз не занимать, в особенности, такими вот нерегулярными, незапланированными рейсами. Так что Данила, сойдя с корабля, без промедления отправился в Нуль-Т отсек станции, откуда, преодолев в мановение ока четыреста тысяч километров, оказался на станции «Гагарин», давно уже ставшей крупнейшим узлом транзитных перевозок ближнего Внеземелья.
Ещё школьником Данила всерьёз увлекался ранним периодом космонавтики, и рядом с моделью гагаринского «Востока-1» и лунного модуля «Орёл», что доставил на спутник Земли Армстронга и Олдрина, в его комнате, на полке стояла и модель самой первой орбитальной станции «Гагарин». И, конечно, он слово в слово запоминал рассказы матери о том, как она с другими «юниорами» впервые оказалась на «Гагарине», куда их группу направили на первую орбитальную практику. Тогда станция представляла из себя стальной бублик, вращение которого создавало в отсеках искусственную гравитацию'; в «дырке от бублика» помещался собственно «орбитальный батут», поразительное изобретение, подарившее человечеству Внеземелье. С помощью «батутов» и сейчас путешествуют по всей Солнечной Системе, выбираясь и за её пределы; станция же «Гагарин» с тех пор была кардинально перестроена как минимум, дважды и, хоть сохранила привычную форму слегка сплющенного «бублика», но в диаметре превосходила свою предшественницу по меньшей мере, впятеро. В тахионное зеркало нынешнего «Гагарина» запросто смогла бы пройти та, старая станция и ещё оставался бы приличный зазор между краями. Население же её давным-давно перевалило за отметку в десять тысяч человек и непрерывно росло за счёт пристраиваемых новых секций — конструкция станции изначально была заложена такая возможность.
В своё время мать объяснила Даниле, как летали на орбиту Земли в конце семидесятых, когда «Гагарин» только-только запустили в эксплуатацию. Происходило это так — сначала особое устройство, именуемое катапультой, проталкивала лихтер с пассажирами сквозь горизонтально установленный на нескольких опорах «батут». Пройдя через него, лихтер — по сути, обычный грузовой контейнер, только, оснащённый системой жизнеобеспечения на две дюжины человек и слабосильными маневровыми движками, — выныривал из «батута» «Гагарина», после чего швартовался в внешнему причалу и пассажиры, облачённые в громоздкие гермокостюмы, перебирались по мягкой прозрачной кишке переходного коридора на собственно станцию. Юлька (Данила вслед за её многочисленными друзьями и знакомыми именовал мать именно так) рассказывала, как один из их с отцом друзей, Дмитрий Ветров, едва не погиб, пытаясь предотвратить столкновение такой переходной трубы с сорвавшимся с буксира грузовым контейнером. Тридцать пять лет назад Ветров вместе с отцом ушёл на «Заре-2» к звёздам — и сейчас, наверное, уже был там, внизу, на Земле…
Как бы не обстояли дела тогда, на заре освоения Внеземелья — нынешние посетители «Гагарина» не сталкивались ни с чем подобным. Шагнув на «Звезде КЭЦ в затянутую голубовато-лиловой плёнкой рамку Нуль-Т, Данила вышел уже в одном из шести залов прибытия 'Гагарина» — просторном помещении с прозрачным, поднятым на высоту шестиэтажного дома прозрачным куполом, укреплённым массивными стальными арками. Тому, кто попадал сюда впервые, зал представлялся излишне огромным, излишне просторным. Действительно, строители «Гагарина», как и большинства внеземельных объектов не экономили на массе и габаритах — использование «батутов» позволяло забросить в любую точку Солнечной Системы груз любых размеров и веса, лишь бы тот можно было протиснуть в затянутую тахионным зеркалом 'дырку от бублика.
За прозрачным, почти неразличимым бронированным стеклом на фоне усеянной звёздами пустоты поворачивался громадный выпуклый бок Земли, голубой, исчерченный облачными полосами и воронкообразными спиралями циклонов. Вдоль стен в кадках стояли деревья — цитрусовые, если судить по терпко-свежему запаху, распространявшемуся по всему залу. На скамейках под деревьями сидели
