Карфагенский мореход - Александр Васильевич Чернобровкин
Я пошел в центр города, на главный рынок. Сейчас все новости рождаются и умирают там. Никакого плана у меня не было. Сперва надо узнать, где находится Платон, а потом уже буду действовать по обстановке.
Солнце подкрадывалось к зениту, поэтому на рынке было пустовато. Остались только торговцы с товаром, который портится медленно, имеющие место под навесом. Трудился и, так сказать, персонал мини-харчевен: пекли лепешки на вечер, держали на потускневших углях недопроданную рыбу, продавали вино… Я остановился возле точки, на которой работали худой длинный муж и толстая коротконогая жена, из которых, если смешать и разделить напополам получились бы два нормальных человека. У них были и свежие лепешки, и рыба, и вино. У женщины круглое лицо с редкими черными усиками, толстым носом и тонкими губами. Голова с черными с сединой волосами повязана желтовато-белым старым платком, который на лбу был серым от впитавшегося пота.
Я поздоровался с ней на греческом языке, спросил, что почем.
Ответив на приветствие, она воскликнула удивленно:
— Ты грек⁈ Я думала ты кельтой (кельт)!
— Вообще-то я халдей из Вавилона, но давно работаю на греков, выучил язык, — начал я отрабатывать легенду. — Бабушка была скифкой, в нее пошел.
— То-то я смотрю, что ты такой длинный. Дети от смешанных браков всегда получаются лучше, — сказала она, после чего озвучила цены.
Пол-обола хватило на две лепешки, два больших куска рыбы и маленький, грамм шестьсот, глиняный кувшинчик вина, разбавленного водой. В Афинах и Карфагене обошлось бы раза в два дороже. Хозяйка тут же выставила заказ на деревянный столик, расположенный под навесом из дырявой дерюги рядом с жаровней: деревянное плоское блюдо с невысоким бортиком, кувшинчик и деревянную чашу емкостью грамм двести. Я сел на один из четырех деревянных трехногих табуретов, положил на второй сагайдак, налил себе вина. Отломав кусок теплой лепешки, сковырнул на нее с хребта светло-фиолетовое мясо горячей ставридки. Пахнущая дымком рыба показалась удивительно вкусной. Дома ем намного более качественные и лучше приготовленные продукты, а больше вставляют именно такие вот перекусы. Сказывается советское детство.
— Как здесь оказался? — полюбопытствовала хозяйка мини-харчевни.
— Работал галере на афинского купца охранником-лучником. Он задолжал за два месяца. Обещал в Афинах расплатиться. Я решил, получу деньги и уйду от этого жадины. А он не расплатился. Когда вышли из порта, я потребовал деньги, оружием пригрозил. Он деньги отдал, но высадил меня здесь, — рассказал я.
— Все афиняне — сволочи! — уверенно произнесла она.
— Скоро спартанцы перебьют их! — подгавкнул хозяин.
Враги по определению сволочи, мерзавцы и достойны смерти, но воевать с ними должен кто-нибудь другой, а не порядочные люди.
— Что собираешься делать? — продолжила хозяйка допрос.
— Схожу в порт. Может, кому охранник нужен на галеру. Если нет, отправлюсь домой, — ответил я. — Навигация уже заканчивается, пора возвращаться.
— Заработал хоть? — поинтересовалась она.
— Не очень, — признался я. — Стояли подолгу в портах, и афинянин платил половину жалованья. Зря с ним связался. Надо было подождать финикийского купца.
— Финикийцы не намного лучше! — крикнул из глубины лавки хозяин.
— Зато платит вовремя, — не согласился я.
— Все богатеи хороши! — презрительно резюмировала хозяйка.
— Главное, что в рабство не попал, как грозился афинянин, — повернул я разговор на нужную мне тему. — У моей семьи нет денег на выкуп.
— Стать рабом — такого и врагу не пожелаешь! — согласилась она. — У нас тут недавно богатого афинянина продали за пятьсот драхм и теперь требуют за него пять тысяч.
— Вот это да! — изобразил я удивление. — Наверное, богатый очень?
— Говорят, что да, и еще шибко умный, а там кто его знает. Только я вот думаю, был бы умным, не шлялся бы, где попало, — ответила она. — Купил его настоящий богач Кальяос. У него огромный земельный участок и три торговые галеры. Сын моей свояченицы работает у него навархом. Говорят, Кальяос заставил этого раба учить своих детей. Не хочет нашим учителям платить, — и предложила: — Можешь у него насчет работы спросить, но все жалуются, что тоже скупой.
— Где он живет? — задал я вопрос.
— У него самый большой дом в городе возле храма Аполлона неподалеку от порта, — рассказала хозяйка.
Глава 74
Даже по меркам Карфагена дом Кальяоса был большим. Я долго шел вдоль высокой стены из камня-ракушечника, пока не добрался до широкого и высокого, метра два, прямоугольного входа в ней, закрытого двустворчатыми дубовыми воротами с дверью в правой половине. Постучал в дверь кулаком. Звук был, будто колотишь по бочке залитой цементом.
— Что надо? — послышался по ту сторону двери строгий голос.
— Хочу наняться охранником на галеру к Кальяосу. Сказали, что надо с ним договориться, — ответил я.
— Жди, — приказали с той стороны.
Минут через пять дверь открыл пожилой мужчина, довольно крупный, явно не грек, скорее всего, фракиец и произнес:
— Заходи.
Закрыв за мной дверь, проводил по тоннелю в большой внутренний двор, вымощенный мраморными плитами, посередине которого был бассейн для сбора дождевой воды, стекающей с черепичных крыш по закрепленным высоко, деревянным желобам. Посередине, как на острове из светло-коричневого крема, стоял, опираясь на посох с птицей-навершием, более светлый мраморный бородатый Зевс с мускулатурой, как у культуриста на анаболиках. Вдоль стен, кое-где украшенных лепниной в виде цветов и птиц, круглые мраморные колонны, поддерживающие навесы, благодаря которым большая часть двора затенена. В северной стене проход во второй двор, гинекей, в который выходили спальни хозяев, их детей и незамужних рабынь. Напротив входа в первый двор находился андрон — главная мужская комната, в которой хозяин принимал посетителей и гостей и с последними устраивал симпозиумы, которые к науке, если и имели отношение, то довольно косвенное.
Кальяос оказался плотным живчиком с коротко подстриженной бородой, облаченный в пурпурный хитон с черным матерчатым поясом. Он возлежал на одном из шести триклиниев, подложив под спину темно-красную подушку. Рядом на низком столике стояло серебряное, овальное, плоское с невысокими краями блюдо, которое называют рыбным, потому что на дне
