Конфедерат. Имперские игры. Война теней - Владимир Поляков
Задумка была понятна, но России что тогда, что сейчас не нужен был такой сосед, уже успевший показать своё коварство и крайнюю степень непредсказуемости. Поэтому Пруссии помогли, усилили… после чего оставили нависающим над Австрией мясницким топором. Австрияки же хорошо помнили ужасы Семилетней войны, когда их постоянно превосходящие пруссаков числом армии были раз за разом жестоко биты. Немногочисленные победы оборачивались большими потерями и не приносили желаемого результата. В общем, в Вене побаивались того, на что способны в Берлине. Временами обычные опасения перерастали в откровенный страх, выгодный в том числе и России.
Ставка на прусскую карту себя оправдывала. Даже во время Крымской войны, когда Британии с Францией удалось натравить на Россию большую часть Европы, прямо или косвенно, Пруссия заняла позицию благожелательного нейтралитета. В сравнении с остальными странами, обязанными Российской империи, – уже немало. Хотя и не так много, как хотелось бы.
И вот он, новый этап дипломатической игры, который после завершения Второй Шлезвигской войны только по-настоящему и начался. Одним лишь прибытием в столицу Пруссии монархи России и Испании вкупе с полномочным представителем Американской империи демонстрировали остальному миру своё благожелательное отношение к победителям. Более того, намерения развить эту самую благожелательность в нечто большее, что находило поддержку у короля Вильгельма и вызывало обоснованные подозрения у Отто фон Бисмарка, прусского канцлера. Последний, кстати, постепенно становился вторым человеком в королевстве, поскольку как начало войны, так и триумфальное дипломатическое завершение оной случились при его самом деятельном участии.
Что сам император Всероссийский, что его приближённые понимали, зачем нужна Пруссия, против кого её взращивают. Россия, даже усилившись союзами с Испанией и Америкой, не могла просто так накинуться на ту же самую Австрию. Политика альянсов и взаимных интересов работала так, что попытка ограничить одно государство была возможна лишь при согласии подавляющего большинства других важных игроков в «европейском пасьянсе». Вот тем же Пруссии с Австрией в датском вопросе, например, пришлось заручиться поддержкой Санкт-Петербурга и Мадрида. А также благожелательным нейтралитетом Лондона, ведь британцам откровенно надоел «голштинский ребус», не имеющий большого значения сам по себе. В Париже тоже промолчали, будучи заняты другими делами. Против подобного была лишь сама Дания, но великанами мнение пигмеев в расчёт редко принимается.
Австрийская империя – совсем другое дело. Почему именно она? Александр II осознавал, что именно это государство станет одной из важнейших тем, обсуждаемых на встрече союзников и короля Пруссии. Слишком неудобная для Санкт-Петербурга и особенно Берлина империя, слишком давно напрашивающаяся на показательную и жестокую порку. Александр II даже не сомневался, что заокеанский союзник также заинтересован в том, чтобы разорвать имеющиеся у Австрии связи для того… А действительно, для чего? Отставленный им с поста министра иностранных дел Горчаков очень долго и упорно пытался указать на до конца не понятные, но неизменно коварные планы Ричмонда, хотя доказательств оных привести так и не сумел. Доказательства отсутствовали, а вот запавшее в душу подозрение порой о себе напоминало. Александр II не считал людей, в действительности правивших Американской империей – его сын хоть и был императором, но весьма ограниченным сразу с нескольких сторон, ему только предстояло попытаться перераспределить доступ к управляющим рычагам в свою пользу – «данайцами, дары приносящими», но хотел бы знать истинные мотивы.
Вот чем мешала Австрийская империя тому же Виктору Станичу? Чем-то мешала. Или просто являлась препятствием в далеко идущих планах. Может, и вовсе отвлекала внимание от чего-то другого. Фактом же оставался повысившийся интерес американских дипломатов к столь яркой персоне, как граф Дьюла Андраши. Последовательный сторонник получения Венгрией независимости и на этой почве принимавший самое активное участие в восстании 1848 года, затем сумевший бежать, но приговорённый к смерти заочно… Спустя годы помилованный, вернувшийся в Австрию, но продолживший добиваться независимости венгров уже сугубо политическими методами.
Скоро многое должно было проясниться, ну а пока… Пока что Александр II предпочёл задуматься о другом, но тоже важном – о своих детях.
Дети – их у него было много, причём чувства, испытываемые к каждому из них, были очень сложными. Любовь? Несомненно, это без исключения. Гордость и уверенность в том, что они уже нашли или найдут себя в жизни? Вот тут всё было гораздо сложнее. Если, неожиданно для всех, его третий сын, Владимир, стал императором, пусть и далеко за океаном, оказавшись на своём месте и желая использовать схваченную за волосы фортуну, то остальные… Александр продолжал радовать, становясь своим человеком в армии и особенно флоте. Император понимал, что ещё пару-тройку лет подождать и можно считать, что возрождаемый флот будет верен как империи, так и лично его сыну, Александру Александровичу Романову. Предпосылки имелись, и не хватало самой малости – какого-нибудь похода, где заговорят пушки, с участием сына.
Подобное будущее поневоле внушало гордость… и немного пугало. Почему? Потому что цесаревичем был старший сын, Николай. Но не просто был, а показывал свою слабую пригодность к тому, чтобы в своё время перенять из рук отца бразды правления великой империей. Излишне горяч, способен поссориться даже с надёжными союзниками, настроить против себя заметную часть аристократии и даже собственной семьи. И ради чего? Идеалов либерализма, которые так ненавидел отец, Николай I, и под знаменем которых уже начинали рваться бомбы что тут, что за океаном. Восстание в Польше опять же, подавленное реками крови и множеством установленных на польских землях виселиц.
Срочно нужно было менять окружение цесаревича в надежде исправить ранее допущенные ошибки. И он, император, сделал это, доверив князю Горчакову вразумить своего сына. Кто-то стоящий на явных консервативных или панславистских позициях тут бы не подошёл. Резкое и явное изменение – Николай не был глупцом и мгновенно понял бы, и получившийся результат нельзя было предсказать. Зато либеральствующий Александр Михайлович, в своё время близкий к «декабристам», но верой и правдой служивший России долгие годы, добившийся на посту министра многого. Принявший, наконец, на себя удар от денонсации Парижского трактата. Во многом не соглашавшийся с ним, монархом. Спорящий, угрожавший порой отставкой, но всё же делавший то, что сделать следовало. Ему он доверял. Одному из немногих! Оттого и не приказал, а попросил вернуть Николая на правильный путь.
Если
