Дух экстаза - Greko
Поехали. Еще до революции. Неисповедимыми путями, чудом отбив своих женщин от гарема мормонов, добрались до Калифорнии. Купили землю на севере долины Оуэнс. Скотоферму. Прикупили еще коров. Занялись производством масла. Все бы ничего, только быстро выяснилось, что работать от зари до зари никто не хочет.
Ну а дальше все понятно. Я уже достаточно потолкался среди образованной публики, чтобы найти нужное слово. Деградация! Уже на второй день мне все стало ясно. Это раскрестьянивание наоборот оказалось чистюлям не по зубам. Они даже не знали, чем живет долина. С соседями не общались. Варились в своем соку.
— А вы знаете, что сказал Энгельгард о чистом доходе с десятины при посеве льна в своем восьмом письме из деревни?[1]
Бля! Вы коровам лучше вымя вымойте, коль маслом занялись!
Я бы свалил в закат уже на второй день, если бы не Ольга.
Ей шел всего 17-й год, но на ее плечах, казалось, держалась вся община. Светленькая, конопатая, подростково неуклюжая, она носилась по ранчо, успевая везде.
Почти.
Печать неустроенности, недоделания, брошенной на полдороге работы по незнанью или от лени лежала всюду, куда не кинь взгляд. Покосившаяся изгородь, провисшая крыша коровника, загаженный навозом двор, облезшая краска на окне большого дома, которому от силы было лет десять, не больше, закопчённая плита для готовки… Даже уличная скамейка, сооруженная по старой, российской деревенской привычке, не вызывала желания на нее присесть. Корявая — такое слово сразу приходило в голову. «Мужиков у вас, ребята, не хватает. Настоящих, а не тех, кто брюки носит», — вот что сразу запросилось мне на ум, как только я ознакомился с хозяйством. Барчуки, столкнувшиеся с прозой жизни, быстро стухли. Барышни, превратившись в крестьянок, сразу приуныли. Интелехенты! От сельского быта они страдали вместо того, чтобы жить. Мужчины любым способом пытались где-то потеряться. А женщины трясли колобашками, сбивая масло, зажав между туго обтянутыми юбками ног примитивные маслобойки, и вели промеж себя умные разговоры о судьбах России. Каждая смерть высокого чиновника Империи, о которой сообщали в газетах, давала им повод позубоскалить. Будто кровь чьего-то отца — многих они знали лично — оправдывала их американскую безысходность.
Ольга была не такой. Ее, еще ребенком, выдернула в Америку, не спрашивая согласия, старшая сестра, заразившаяся «долгом перед народом», как скарлатиной. Глупая девочка, очень быстро прозревшая, она взвалила на свои хрупкие плечи заботу о компании идеалистов. Наверное, просто потому что не было выбора. Или погибай, или выживай вопреки обстоятельствам. Много ли она могла? Без подачек родни из России хрупкая община была обречена. Без арендных платежей от все тех же крестьян, которых нужно было непременно «освободить». Чума на оба ваших дома!
— Баз! Попей парного молочка!
Эта кроха вилась вокруг меня, потому что впервые увидела настоящего трудягу, а не тех, кто не мог слегу прибить к забору, не попав себе по пальцам с последующим воплем о проклятом царизме.
— Вей, вей, проруха судьба… — напевал ей на ушко, сидя на той самой кособокой скамейке в конце рабочего дня и уверяя, что это песня про Ольгу.
Мы расселись на завалинке, после того как я пахал, как Папа Карло, целый день, спасая — безуспешно — утопающий Ноев Ковчег русских идеалистов. Правильней сказать, пытался, не жалея сил. От меня разило потом, как от скаковой лошади, да и мелкая вряд ли годилась на роль мисс Калифорния. Тоже запыхалась, носясь по ферме, раздавая мне задания и подтаскивая стройматериалы.
Постоянно сдувая белобрысую челку, она хмурила бровки в ответ на мои чувственные песнопения.
— Баз! Можешь сделать мне одолжение?
— Гонять ваших коров в горах не пойду, не упрашивай.
— Нет, ты не понял. Меня зовут на деревенскую свадьбу. Одна боюсь…
— Все понял! Сестра не против, но сопровождающих нет.
— Именно так! — она толкнула меня плечом, как старого приятеля.
Вот, что в ней меня подкупало, так это ее непосредственность.
Я сжал натруженные ладони, окинув придирчивым взором бузотерку. Ее платье из бумажной материи оставляло желать лучшего. Впрочем, и мой наряд не сильно отличался, и нарядным его не назовешь.
— Давай попробуем.
Не могу сказать, что мое явление на деревенской свадьбе вызвало волну экстаза. Как и венок на голове Ольги. Ко мне сразу прикопался местный Билли, но тычок под ребра в районе еще живой печени охолонул ценителя икебан на девичьей головке и домашнего самогона. Его приятель, откликавшийся на странное имя Зефур, заценив расклады, чуть не растёкся на моих плечах:
— Братуха! Если имеешь серьезные намерения в отношении русской, так и скажи.
Намерений я не имел, но и реднекам Ольгу отдавать желания не было никакого. Притворился плохим русским, готовым сходу пробить в бубен и плохо понимающим местный английский. Своеобразный язык. Понимал его через слово. Пару раз потоптавшись с Ольгой на поляне под хриплые звуки скрипки и гармони, присел погреть уши деревенскими тайнами.
Меня ждало много открытий.
Первым делом я сообразил из путаных рассказов, что все окружающие меня добрые люди — пришлые в долине Оуэнс. Самый старый житель появился здесь не более чем полвека назад. Армия САШ безжалостно согнала отсюда индейцев из племени пайют, как только кто-то сообразил, что, благодаря ирригации, можно оживить эту безрадостную пустошь. Переселенцы заполнили долину и своим неустанным трудом превратили ее в цветущий оазис. Отстроили неплохие дома на месте дедовских лачуг. И вполне были бы довольны жизнью, если бы не инженер Малхолланд.
— Он заберет нашу воду! — только об этом и были все разговоры.
ЭлЭй лежал на уровне моря. Долина Оуэнс была на 4 четыре тысячи футов выше. Вода могла самотеком добраться до моего фонтана, если перекинуть через девять каньонов рукотворные бетонные каналы и пробить полторы сотни туннелей через горные гряды. Грандиозный проект, каждый месяц получавший живое воплощение — будущая искусственная водная артерия все ближе и ближе подбиралась к Лос-Анджелесу.
— А я вам говорю, нужно судиться
