Денарий кесаря - Анатолий Федорович Дроздов
Аким по-своему истолковал эти взгляды. Когда раб в очередной раз наполнил его чашу, он встал.
— Достопочтенный сенатор! В нашей стране принято за столом произносить речи, стоя. Позволь мне сделать это!
Отец сделал приглашающий жест.
— Благодарю! Мы с тобой солдаты, сенатор, поэтому хорошо понимаем, как прихотлива военная фортуна. Плен — позор для воина, но только в том случае, если он сдался врагу добровольно, движимый страхом. Мне дважды довелось побывать в плену, но всякий раз меня захватывали безоружным, когда я не мог сопротивляться. В первый раз меня освободил друг — тот самый, на поиски которого я отправился в Иудею. Во второй раз это сделал ты — человек мне незнакомый, из другой страны. Ты мог равнодушно пройти мимо, но вступился и даровал мне свободу. Трудно найти слова, чтобы отблагодарить тебя, поэтому я скажу прямо, как надлежит воину. Я никогда не забуду твоего поступка, Луций Корнелий Назон Руф! (До сих пор не знаю, когда Аким успел узнать полное имя отца!) Я верну деньги, что ты заплатил торговцу и возмещу другие расходы! Я буду сопровождать тебя в Иудею и стану защищать в пути тебя и твоего сына, как если бы ты был моим отцом, а он — братом! Будь здоров, сенатор! Пусть даруют твои боги тебе удачу!
Аким махом осушил свою чашу и поклонился отцу. Тот кивнул в ответ и отпил из чаши. Аким шлепнулся в бисселий и улыбнулся. Я вдруг увидел, что он совсем не надменный, а простой и веселый.
— Хорошо говорил, — сказал отец, обращаясь к Акиму, — видно, что у тебя были добрые учителя. — Кто твои родители? Живы ли они?
— Живы, сенатор! Я происхожу из древнего и знатного рода, могу перечислить своих предков за три столетия. Все мужчины в нашей семье были воинами, многие водили большое войско — как ваш легион и даже больше.
— Ты много воевал?
— Нет, сенатор! Наша страна давно не воюет — соседи страшатся нас, а земель нам хватает.
— Как и Риму! — наклонил голову отец. — Но тебе, вижу, пришлось сражаться?
— Несколько стычек на границе с дикими племенами.
Отец снова кивнул.
— В прошлом году мне пришлось воевать в Иудее.
— С кем? — насторожился отец.
— Тоже с кочевниками. Мы попали к ним в плен, затем освободились и направлялись домой. Спокойно уйти нам не дали — пришлось пробиваться…
— Что вы делали в Иудее?
— Искали истину!
Отец захохотал. Он смеялся долго, вытирая глаза салфеткой. Аким терпеливо ждал.
— Ты слышал об иудейском боге, сенатор?
— Заезжий купец из евреев рассказывал. Кажется, он хотел обратить меня в свою веру. Напрасно. Как можно верить в бога, которого нет?
— Ты хочешь сказать, бог евреев не имеет земного облика?
— Купец говорил, что бог везде и во всем. Поэтому евреям запрещено делать статуи бога и даже сооружать ему жертвенники, кроме того, что есть в Иерусалиме. Разве это не странно?
— Ты слыхал от иудея о воплощении бога в человеке?
— Купец толковал о каком-то мессии…
— Разве это не удивительно — увидеть живого бога?
— Я видел.
— Какого⁈
— Августа!
— Император, которого обожествил сенат?
— Да. Разве он не бог? Ему сооружены храмы, любой может придти туда и принести жертву. Даже ты!
— С твоего позволения, не стану.
— Почему?
— Вера запрещает нам приносить жертвы чужим богам.
— Как знаешь… — пожал плечами отец. — Я бы на твоем месте отблагодарил… Купец тоже отказался, когда я предложил ему. Римлянам не запрещено поклоняться чужим богам, лишь бы не забывали про своих. Как видишь, мы свободнее вас.
— Зато нам тепло на свете…
Я не стал более прислушиваться к спору отца с Акимом — скучно. Боги мало интересовали меня. По праздникам наша семья участвовала в религиозных церемониях, я послушно присутствовал — и только. С богами в Риме все просто: своевременно приноси им жертвы, не скупись на подношения понтификам — и все будет хорошо. Спорить о том, чей бог лучше, глупо. Поклонись каждому, почти его жертвой, чтоб никому не обидно — и все дела. Так поступали все вокруг…
Аким заметил мое скучающее лицо и улыбнулся.
— Давай прекратим этот спор! — предложил он отцу. — Все равно каждый останется при своем мнении. У меня сегодня радостный день, и я хочу, чтоб нам было весело. Ты позволишь, сенатор?
Отец кивнул, и Аким сделал знак рабам. В триклиний скользнули двое музыкантов — один с флейтой, другой с кифарой и три женщины в белых одеждах. Музыканты стали у стены и подняли инструменты. Музыка, томная, чувственная заполнила комнату, женщины взмахнули руками и поплыли вокруг стола, изгибаясь и покачивая бедрами.
У меня перехватило дыхание. Столы на танцовщицах были из невесомого, прозрачного виссона, сквозь ткань можно было разглядеть все: тугие груди с розовыми сосками, округлый живот под аккуратной впадинкой пупка и темный треугольник на лобке. Когда танцовщицы скользили мимо, меня обдавал приторно-пьянящий аромат мускуса и розового масла. Лица танцовщиц были набелены, брови и ресницы — подведены, отчего глаза их казались огромными, зовущими. Одна из них вдруг подмигнула мне, и я почувствовал, что краснею…
Не сразу, но я пришел в себя, и только тогда внимательно разглядел женщин. Они только вначале казались похожими. Одна из танцовщиц, маленькая, пухленькая, с круглыми ямочками на щеках, постоянно улыбалась, показывая хорошенькие беленькие зубки. Это она подмигнула мне, и я почти не отводил от нее взгляда. Две другие были повыше: одна худенькая, рыжеватая, вторая — крупнее, с сильными и стройными ногами. Я заметил, что Аким постоянно смотрит на рыженькую, и подивился его выбору — по росту и сложению ему больше подходила другая. У той было красивое лицо и большая грудь. Рыженькая больше напоминала начавшую созревать девочку-подростка.
Музыканты закончили играть, танцовщицы склонились в поклоне. Мы захлопали. Музыканты дали женщинам отдышаться, а затем вновь запели флейта и струны кифары. Весело и живо. Танцовщицы хлопнули в ладоши и пустились вокруг стола, подпрыгивая и ударяя о пол подошвами.
— Сенатор! — Аким перегнулся через стол. — Гостям позволено танцевать?
— Если пожелают! — улыбнулся отец.
Аким вскочил и
