Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

Мы привыкли думать о войне как о грохоте выстрелов, запахе пороха и хрусте костей. Мы готовились встречать врага свинцом и огнём в Чёртовом овраге. Но Степан, мой спившийся гений канцелярии, открыл второй фронт. Фронт, где чернила опаснее картечи, а вовремя поданная жалоба бьёт больнее приклада в зубы.

— Что там, командир? — Игнат сидел напротив, чистя свой штуцер. В свете коптилки его лицо казалось высеченным из камня. — Беда?

— Наоборот, Игнат. Шанс, — я бросил письмо на стол. — В город приехала комиссия. Из Перми. И не просто с проверкой, а по конкретной наводке. Степан постарался.

Игнат перестал тереть затвор ветошью и поднял на меня тяжёлый взгляд.

— И что нам с того? Комиссия — те же чиновники. Рябов им сунет пачку ассигнаций, они и уедут, написав, что всё чисто. Или ещё хуже — нас виноватыми сделают.

— Обычно так и бывает, — кивнул я, вставая и начиная мерить шагами тесную горницу. — Но не сейчас. Рябов сейчас слаб. У него нет наличных — прииски стоят, плотина разрушена, часть золота мы забрали. Ему нечем «сунуть». А комиссия, судя по письму, приехала злая. Им нужна жертва. Им нужен результат, чтобы отчитаться перед Петербургом.

Я остановился перед картой, висящей на стене.

— Рябов держится на двух ногах: деньги и власть. Деньги мы ему подрезали. Теперь надо выбить из-под него власть. А власть здесь — это Аникеев и урядник. Если мы заставим их бояться комиссии больше, чем Рябова, они его сдадут. С потрохами сдадут, лишь бы свои шкуры спасти.

Игнат хмыкнул, но без прежнего скепсиса.

— Крысы бегут с корабля первыми?

— Именно. И мы поможем этому кораблю дать течь.

Я сел за стол, придвинул к себе чернильницу и чистый лист бумаги. Мне нужно было составить инструкцию для Степана. Не просто письмо, а боевой приказ. Каждое слово должно быть выверено.

«Степан Захарович, — начал я писать, стараясь, чтобы почерк был разборчивым. — Новости твои бесценны. Ты открыл нам путь к победе, о котором мы и не мечтали. Теперь слушай внимательно. Твоя задача — не топить Рябова напрямую. Он слишком крупная рыба, сорвётся. Твоя цель — Аникеев».

Я на секунду задумался, формулируя мысль. В XXI веке это назвали бы «управляемой утечкой информации» и «черным пиаром». Здесь это называлось интригой.

«Первое. Найди способ передать председателю комиссии — аккуратно, через третьи руки, чтобы на нас тень не пала, — сведения о карточных долгах Аникеева. Пусть они узнают, что чиновник горной конторы проигрывает в клубе суммы, превышающие его годовое жалованье в десять раз. И что векселя его держит не кто иной, как купец Рябов».

Это был крючок. Связь казнокрада и его хозяина.

«Второе. Наша артель должна выглядеть святее Папы Римского. Подготовь полный пакет документов: копию устава, списки рабочих, журнал добычи (придумай цифры, скромные, но правдоподобные), копии прошений, которые мы подавали и которые „терялись“ в канцелярии. Мы должны предстать перед комиссией как честные предприниматели, которых душат местные казнокрады и бандиты. Жертвы произвола, взывающие к Государеву закону».

Я макнул перо в чернильницу.

«Третье. Самое важное. Пусти слух — только очень осторожно, шепотком по трактирам, где обедают писцы из комиссии, — что недавний прорыв плотины на прииске Рябова случился из-за того, что он сэкономил на ремонте, разворовав казённую ссуду, выделенную на развитие края. Пусть думают, что это не диверсия, а халатность и казнокрадство. Это свяжет ему руки. Он не сможет заявить о нападении, не признав, что у него под носом орудует банда, с которой он не может справиться. А если признает халатность — комиссия его сожрёт».

Я перечитал написанное. Это была ловушка. Если Рябов скажет «диверсия» — комиссия спросит: «А как же вы, голубчик, допустили разгул бандитизма, имея в кармане урядника?». Если промолчит — его обвинят в халатности. Цугцванг.

— Игнат, — я свернул письмо и капнул сургучом. — Готовь гонца. Самого быстрого, самого незаметного. Того, кто сможет пройти через кордоны. Рябов наверняка перекрыл дороги.

— Фому пошлю, — ответил Игнат. — Сын Елизара лес знает как свои пять пальцев. Пройдёт там, где белка не проскочит.

— Добро. Пусть выезжает немедленно. Это письмо должно быть у Степана завтра к вечеру. От этого зависит, будем ли мы зимой золото мыть или гнить в остроге.

Когда Игнат ушёл, я вышел на воздух. Вечерняя прохлада остудила горящую голову. Лагерь жил напряжённой, скрытой жизнью. У костров не было слышно громкого смеха. Люди чистили оружие, латали одежду, точили топоры. Золото, которое мы принесли, было спрятано, но само его наличие, казалось, наэлектризовало воздух.

Я направился к дальнему краю лагеря, к наспех сколоченному навесу, который мы гордо именовали «лабораторией». Там, в стороне от жилья, пахло серой и дёгтем.

Елизар сидел на корточках, перетирая в ступке древесный уголь. Рядом стояли горшки с селитрой, купленной ещё в первый мой визит в город «для засолки мяса», и комья жёлтой серы.

— Как успехи, отец? — спросил я, присаживаясь рядом.

Старовер поднял на меня взгляд. В его глазах не было осуждения, только глубокая, вековая печаль. Он понимал необходимость того, что мы делаем, но душа его противилась созданию орудий убийства.

— Гремучая смесь выходит, Андрей Петрович, — тихо сказал он. — Дьявольская пыль. Если искру дать — землю разворотит.

Я проверил пропорции. Шесть частей селитры, одна часть серы, одна часть угля. Классический дымный порох. Грубый, грязный, но мощный. Мы не могли сделать гранулированный порох хорошего качества для стрельбы — для этого нужны технологии и время, которых у нас не было. Но для фугасов эта мякоть годилась идеально.

— Нам нужно начинить этим горшки, — сказал я, беря в руки глиняный сосуд с узким горлышком. — Сверху — камни, гвозди, обрезки железа. Всё, что найдём.

— Это против людей? — спросил Елизар, хотя знал ответ.

— Против врагов, Елизар. Против тех, кто придёт нас убивать.

Мы работали молча. Я набивал горшки смесью, вставлял самодельные фитили — просмоленные верёвки, обвалянные в пороховой мякоти. Это были примитивные мины. Ненадёжные, опасные для самого минера, но в узком Чёртовом овраге они могли стать решающим аргументом.

— Знаешь, Андрей Петрович, — вдруг сказал Елизар, запечатывая горшок воском. — Мой дед сказывал, как они от царских солдат в скитах отбивались. Тоже ямы рыли, колья ставили. Но порохом не баловали. Считали, огонь — это Божье.

— Времена меняются, отец. Сейчас Бог на стороне тех, у кого порох суше и калибр больше. Прости, если это звучит бесстыдно.

— Не по-божески, —