Смутные дни - Тим Волков
— Па-апрашу без паники! — выстрелив из наган вверх, из лесу появился… Гробовский!
— Именем общественно поли… тьфу-ты! Милиции! Господа, спокойно садитесь в поезд… По вагонам, говор-рю, мать вашу!
Снова выстрел!
Народ мигом бросился в вагоны…
Между тем, Иван Палыч уже осмотрел гимназиста, блондинчика… Слова Богу, пуля прошла по касательной. Больше досталось одежде…
Появился и второй гимназист. Который с веснушками… Под дулом револьвера он гордо вел двоих парней со связанными руками… Хотя, нет, не связаны — наручники!
— Василий Андреевич! — подойдя, Гробовский кивнул на гимназистиков. — Это и есть твои лучшие кадры?
— А других и нет, — потупился начальник милиции. — А эти со мной с февраля! Ребята геройские…
— Это я заметил… Еще б ума бы! А вообще — молодцы, труса не праздновали… Господи, Иван Палыч! Ты-то как здесь?
— Стреляли…
Сказав так, доктор громко расхохотался… Вспомнил известный фильм. Ведь, почти дословно…
* * *
Вечером пили чай в смотровой. Аглаю Иван Палыч отправил домой, отдыхать, а дежурить кому-то надо было. Тем более, клиентов прибавилось — не считая подраненного гимназиста Вити и самого Петракова с открывшейся раной, еще и один бандитский прихвостень — кочегар с паровоза.
— Ну, Василий Андреевич! — перевязывая, ругался доктор. — Ну, совсем вы мой труд не цените! Сунулись… А, если б меня бы не оказалось? Истекли бы кровью — и все…
— Что ж… Отдал бы жизнь за дело демократической революции! За народ.
Петраков улыбнулся… и тут же сконфузился:
— Уж извините, доктор… Постараюсь больше не так…
Господи, сколько ж ему лет-то? Восемнадцать… двадцать?
Как позже пояснил Гробовский, на «железке» повязали всех. Весьма кстати пришлась помощь нескольких бывших агентов, коих ангажировал лично Алексей Николаевич. И перед властями особенно не светил. Ну и гимназисты не сплоховали… Как выразился Гробовский — «Их бы еще годика три поучить»!
Да вот не было трех годиков… И одного даже не было…
Насчет Андрюшкиного дядьки — Феклистова — поручик, в отличие от Петракова, сильно сомневался.
— Соскочит! Присяжного поверенного наймет хорошего… По новому — адвоката. Скажет — не догадывался, не знал. А если парни на него покажут — оговорили! Соскользнет… Сейчас адвокатам вера большая. Сам министр юстиции из их числа… как его… Керенский! А еще, Иван, скажу тебе честно… Шайку-то эту мы накрыли… Но! Это только вершки. Есть еще кто-то такой… эдакий! Крученый, хитрый… Чувствуется рука! И дело о приводных ремнях — это так, эпизод… Думаю, очень скоро еще что-то услышим! И куда более громкое.
* * *
На следующий день доктор помчал в город на «Дуксе». За милиционерами и арестованными прислали аж два авто — грузовик и «Лорен-Дитрих». С ними уехала и Анна Львовна. С Иваном Палычем они договорились встретиться вечером. Пойти в театр на «Тайну Романовых», а вечером вернуться в Зарное на мотоциклете.
В городе все только и говорили, что о подвиге новой демократической милиции! Мальчишки-газетчики кричали на всех углах:
— Покончено с бандой грабителей!
— Дело приводных ремней раскрыто!
— Начальник милиции Петраков делится секретами сыска!
О Гробовском — ни слова.
Ну, так, верно — и хорошо… Меньше мелькает — меньше к нему внимания. Впрочем, немного обидно все же было. Ведь без Гробовского ведь ничего и не удалось бы сделать.
В Комитете Чарушин вновь напомнил о «зависшем» без адресата переводе:
— С нас ведь не слезут, ты понимаешь, Иван Палыч?
— Да понимаю, Виктор Иваныч, как не понять… Тут просто ошибка вышла!
Рассказав о старике почтмейстере, доктор попросил у Чарушина револьвер.
— Да нет у меня никакого револьвера! — растерянно поморгал Виктор Иваныч. — Вот, ей-Богу, нет!
— А в Совете депутатов?
— В Совете, может и есть. Только они с нами делиться не станут!
— Что ж… жаль…
Ну, нет — так нет… Зато вечером — в театр, с Анной!
— Иван Палыч, — бросив в пепельницу недокуренную папиросу, задержала Ольга Яковлевна. — Погоди-ка…
Хриплый голос земской деятельницы звучал сейчас как-то по-особенному загадочно.
— Ты про револьвер спрашивал? Ну, револьвера нет… Есть это…
Выдвинув ящик стола, Ольга Яковлевна достала оттуда… маленький блестящий пистолет — «Браунинг». Из тех, что еще именуют «женскими»…
— На, Иван Палыч! Владей. Бери, бери, у меня еще есть…
— Так ведь… откуда у вас…
— Откуда у меня — это уже не твое дело. Ты бери. Тебе нужней. Вон, что ни день, то под пулями ходишь.
Доктор возражать не стал.
Здесь же, в Комитете, доктор неожиданно встретил Рябинина.
— Ого, Степан Григорьевич! И вы здесь?
— Обиваю пороги! — задорно сверкнув стеклами очков, засмеялся учитель. — Хочу летний лагерь открыть. Ну, с палатками, как у бойскаутов, слышали? Наших, деревенских, кто хочет. Ну и городских, тех, кто без призрения… Место выберем, будем спектакли ставить… Эх! Сам господин Воскобойников загорелся! Сказал — хорошее дело. Вот только средства… Ну, сколько могут… А я вот еще в Совете спрошу! Как думаете, дадут?
— Может, и дадут, — Иван Палыч пожал плечами. — Только вы им не говорите, что в Комитете одобрили… Так вы сейчас в Совет? Давайте, я подвезу…
— С удовольствием!
В Совете, прямо во дворе, все суетились и бегали. Шофер в кожанке деятельно заводил грузовик, солдаты забрались в кузов…
— Случилось что? — заглушив «Дукс», поинтересовался доктор у пробегавшего мимо мужчины в куртке из «чертовой кожи». — Вы Мирскую Анну Львовну не видели?
— Что? Мирскую? Так напали на них… На уполномоченных Совета! Деревня Ключ, что ли… Там и напали! Наши со станции телеграфировали… Там мы сейчас туда!
Глава 11
Иван Палыч гнал «Дукс» по просёлочной дороге. Конечно же он рванул туда, в Ключ, не раздумывая ни секунды. Опасно? К черту! Там — Анна. И он сделает все, чтобы ее защитить.
Пыль вилась за колёсами, а мотор ревел, заглушая утренних воробьёв. Однако доктору сейчас было не до пения птиц. Сердце колотилось:
«Анна… только бы была жива… только бы все в порядке…».
Кто мог напасть? Кто-то из местных? Субботин? Решил через нее отомстить доктору? Или что-то связанное с ее политической карьерой? Второй вариант более правдоподобен.
«Хорошо, что удалось „Браунинг“ раздобыть», — подумал Иван Павлович, прибавляя газу.
Впереди, почти у развилки на Зарное, показалась подвода, запряжённая гнедой кобылой. На ней, укутанная в платок,
