Курс на СССР: Переписать жизнь заново! - Тим Волков

Писал я быстро. Сказалась старая привычка успеть записать все по свежей памяти, не отвлекаясь на стиль, помарки и вычитку. Это все потом. Сейчас главное зафиксировать факты. Исписав почти половину блокнота, я услышал доносившийся из коридора звонкий, как пионерский горн, голос Людмилы Ивановны.

— Сашка! Ты где там застрял? В подсобке поди спишь? А ну живо сюда!

Я даже вздрогнул от неожиданности. Что она тут делает? Сегодня же выходной. Мне не хватало буквально нескольких минут, чтобы дописать последний абзац, поэтому я попытался затаиться в надежде, что она не обнаружит меня в подсобке.

— Васильич сказал, что ты тут, — не унималась моя начальница. — А ну давай сюда. Краску привезли, банки разгружать надо! Давай, живее! Скоро ремонт редакции будем делать, как тогда будешь успевать все?

Я тихо выругался, сунул в карман блокнот с недописанным текстом, но потом вспомнил, что это всё-таки чужая вещь, оставил его на верстаке.

Спорить с Людмилой Ивановной все равно что сражаться с ветряной мельницей. А ведь Васильич, похоже, знал, что приедет машина с грузом! То-то он так хитро улыбался! Видно обрадовался, что не ему разгружать придётся. Ну, старик!

— Уже бегу! — крикнул я, выходя из подсобки.

Людмила Ивановна в синем халате, перепачканном известкой, ждала меня у выхода, уперев руки в бока. Её лицо выражало смесь раздражения, решимости и энтузиазма, как будто ремонт редакции был ее личной Олимпиадой. Она буркнула мне что-то типа приветствия и ткнула пальцем в сторону двора.

— Ну, чего копаешься, там грузовик стоит, банки с краской, во! — она широко развела руками, показывая что-то размером с бочку. — Если сейчас не разгрузим, водитель такой хай поднимет, до обкома достанет. Хорошо, что ты зашел в выходной.

Она так радостно-извиняюще улыбнулась, что я, заразившись её энтузиазмом, тут же выскочил на улицу, закатал рукава и схватил первую банку. Настроение тут же упало ниже плинтуса. Тяжелая, черт возьми. Потея и пыхтя, я потащил ее к складу, где уже командовала Людмила Ивановна. Ну прямо как генерал на поле боя.

— В угол ставь, Саша, да аккуратно! — прикрикнула она, видя, что я едва не уронил банку.

* * *

Закончил работу, когда солнце уже приближалось к линии горизонта. Людмила Ивановна смилостивилась, махнула рукой:

— Ладно, Сашка, иди, хватит с тебя на сегодня, — и увидев мой удивленный взгляд добавила. — И так вон сколько много перетаскали.

Я молча кивнул, слишком уставший, чтобы что-то ответить. Плечи ныли, руки дрожали, хоть муку сей, а в голове мысль, что если бы я не пришел сегодня, в свой законный выходной, как бы она таскала эту чертову краску?

Домой я пошел по проспекту Маяковского, мимо знакомых с детства пятиэтажек. Вечерний Зареченск дышал теплом, пахло пылью и цветущей сиренью. Где-то вдалеке звенел трамвай, отражая стеклами последние отблески уходящего солнца.

На углу, у киоска «Соки-воды», прислонившись к фонарному столбу, в потрепанной джинсовке, с магнитофоном «Весна» под мышкой стоял Серега Гребенюк. Сосед, тот самый, что укатил с пэтэушниками на рыбалку. Видимо уже вернулся. Увидев меня, он ухмыльнулся и приветственно помахал рукой.

— Санька! Ты чего такой шустрый, как утопленник? —заржал он, отлепляясь от столба. — На заводе, что ли, вкалывал?

— Почти. В «Заре», — буркнул я, не особо желая ворочать даже языком, но, увидев его удивленный взгляд всё-таки пояснил. — Газеты таскаю, краску вот разгружал.

— Ого, серьезно? — Серега присвистнул, но в его глазах мелькнула насмешка. — Так ведь выходной же!

— У кого выходной… — буркнул я.

— Ну, ладно, не тухни. Пойдем со мной, встряхнешься. Квартирник сегодня будет, на Ленинской. Народ свой, музыка — огонь. Пойдешь?

Я задумался. Хотелось отказаться, чертовски устал. Но Гребенюк смотрел с такой уверенностью, будто уже решил за меня.

— Не, Серег, я устал… — начал я.

Но он перебил:

— Да брось, Сань! Посидишь, послушаешь, пивка глотнешь. Не пожалеешь. Мигом усталость уйдет. Это тебе не советский рафинад слушать, там Весна будет.

— Какая Весна?

— Не какая, а какой! Весну не знаешь, что ли?

— Это который Костя Весенцев, рок-музыкант? — припомнил я.

Был такой давным-давно у нас музыкант в городе, начинал хорошо, даже несколько альбомов записал. Потом пропал куда-то.

— Ну, он самый! Ну, давай, не ломайся! Сам же сказал, что устал. Вот и отдохнешь. Там знаешь, как классно!

Он хлопнул меня по плечу, и я, сам не знаю почему, кивнул. Может, из любопытства.

— Ладно, — выдохнул я. — Веди.

— Вот это по-нашему! — Серега ухмыльнулся шире и махнул рукой. — Пойдем, только не по проспекту, а то менты прицепятся. Через подворотни, тут короче.

Мы свернули в узкий переулок и двинули по подворотням, о которых даже я, местный житель, не знал. Серега шел впереди, насвистывая что-то из «Машины времени», а я плелся следом, чувствуя, как усталость сменяется странным предчувствием. «Квартирник, говоришь? Посмотрим, что за концерт.»

Пробираться пришлось долго, причём через такие места, что казалось, будто мы идем на явку к шпиону. Вышли к обшарпанной пятиэтажке с облупленной штукатуркой и разбитыми стеклами в подъезде. Лестница пахла сыростью и чем-то кислым, перила липли к рукам, а стены были исписаны мелом и углем бессмертной классикой типа «Коля + Света = любовь» и прочей подъездной лирикой. Серега уверенно топал впереди, будто знал каждый закуток этого дома. На третьем этаже он остановился у двери, обитой дерматином, из-за которой доносились приглушенные голоса, смех и звон гитар.

— Пришли, — ухмыльнулся он и постучал условным ритмом: два коротких, один длинный.

Дверь приоткрылась, в щели показалось лицо парня с длинными патлами и сигаретой в зубах.

— Гребенюк, ты? — парень оглядел нас, прищурился. — А это кто?

— Мой кореш, Санька, — Серега хлопнул меня по плечу. — Не бойся, свой. За двоих плачу, без вопросов.

Он сунул парню пару мятых рублевок, тот кивнул и открыл дверь шире. Запах табака, пота и дешевого пива ударил в нос. Мы вошли в коридор, и я сразу понял — это не просто квартира, это какой-то муравейник. Народ толпился с самого порога: парни в джинсах-клеш и рубашках с закатанными рукавами, девчонки в цветастых платьях и с начесами, кто-то с бутылкой «Жигулевского» в руке, кто-то с самокруткой. Пол был замусорен окурками, на вешалке висела куча курток, а на подоконнике валялась чья-то пустая авоська,