Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонович Платонов
Но нам дорого и прошлое, нам дороги те упорные могучие люди, которые и раньше могли жить и радоваться, думать и ждать.
Те люди, о которых я буду говорить, люди старые, даже религиозные, глубоко привязанные к семье, к старым пережиткам, почти темные, но с прекрасными дальнозоркими глазами, светлыми головами и сердцами революционеров, хотя и никогда они не ораторствовали. Они революционеры особенные, вроде Ленина, который любит русскую старину и славянские письмена; склонны к тихой думе, покою и ужину, склонны ко всем вещам, какие есть на свете, одарены твердой, неутомляющейся любовью, и эта любовь у них становится в повседневной жизни волей к благу и счастью. Эта же любовь ко всему и к каждому (пусть не они, а я, их сын, сказал это за них), эта любовь держит их у станков голодными и раздетыми и все-таки сквозь шепот и ненависть заставляет надеяться на успех нашей революции и работать на нее день за днем.
Буржуазия наслаждалась искусством и награждала работников его. Артисты, поэты, композиторы – это ведь герои мира, рыцари красоты и вообще немного сродни небу. Эта поразительная слепость, эта дубовая, чугуннолитейная глупость уже от нас далека. Пролетариат – сын сознания, и ложь, слепость – его худшие враги.
Довольно! Нет искусства и нет работы. Они одно и то же. Отлить, выверить и проточить цилиндр для паровоза требует такого же напряжения высших сил человека, как и танец балерины.
Блуза и воздушная юбка равноценны. Вот среди нас жили десятки лет великие герои, мученики и гении терпения и труда, а о них никто не знал, их держали, как зверей, на окраинах города в черноте тела, в темном безумии полусонной, сжатой жизни, их томили в тисках нищеты и безнадежности.
Мы знаем Шаляпина, Горького, Гельцер и здесь, в Воронеже, Нину Кирсанову, Нестеренко, но никто не догадывался, что есть кузнец Неведров, жизнь которого есть кровоточие ада, а труд – высшее мастерство и беспредельное упорство. Если Гельцер танцует, как птица, то Неведров, кузнец воронежских железнодорожных мастерских, выштамповывает под огромным паровым молотом дышла и рамы для паровозов, как художник-творец. И ворочает накаленный металл, как великий артист железа. Те же легкость, мастерство и уверенность. А над ним прыгает молот, прыгает годами и уродует тело.
Это неграмотный кузнец Алексей Филатыч Неведров. Ему уже за пятьдесят лет, он изувечен, без живого места, и лет пять ходил горбатым от тяжелых подъемов. Он и сейчас работает на большом паровом молоте в кузнице, на самых ответственных вещах – делает рамы и дышла для паровозов, и это от него осаживается в Крым Врангель, от него мы едим хлеб, поем и любуемся. Во всем виноват Алексей Филатыч. Но только немногие из нас «виноваты» перед ним.
Он более двадцати пяти лет работает на самой тяжелой кузнечной работе, и это его дышлами вращают колеса паровозы. И он никогда не попытался ворваться на сцену Большого театра и плюнуть с наслаждением в рожу хоть половине публики. Это она его уродовала двадцать пять лет, искалечила и забыла, сделала темным и терпеливым, торопливым, пугающимся старичком, услужливым и покорным до крайности, до жалости и муки.
И Алексей Неведров никогда не знал и не узнает, что он лучше многих умных и нарядных, а будущие люди будут гордиться им и наслаждаться памятью о нем, как лучшим образцом прошлого…
Платон Фирсович Климентов, или просто Фирсыч, Фир-саныч, слесарь гидравлического пресса колесного цеха тех же мастерских. Проработал 25 лет, получил грыжу, потерял зрение и почти оглох. Его работа еще более высшее мастерство, чем труд Неведрова. Она требует внимания, сосредоточенности и аккуратности. Заключается она в насадке и выдавливании под прессом паровозных пальцев, кривошипов и осей. Малейшая неточность – и вещь испорчена. Требуется математический расчет и миллиметровая тщательность.
Паровозные пальцы срабатываются, Климентов их выдавливает и вставляет новые, и ни разу не было, чтобы они преждевременно ослабли, были не так вставлены, а на новых паровозах (т. е. еще не ремонтированных, заводских) такие штуки бывают часто. Работа его заключается в ежедневной бдительности, внимании и математическом расчете. Туг геройство и упорство распылено на длинные годы, и его уловить нельзя поэтому в одном выдающемся дне. Все дни выдающиеся, все необыкновенны, каждый день это схватка, явление художественного мастерства и битва со сталью и железом за техническую, точную, прекрасную форму.
Климентов с товарищем по работе Терентьевым (теперь уже умершим человеком) изобрели особый прибор для определения угла опережения при насадке паровозных кривошипов. Он страшно облегчил и ускорил им работу. А главное, увеличил точность ее и сберег от преждевременной порчи не одну паровозную машину. Раньше же этот угол определяли линейкой и угольником, и до желаемой точности надо было каждый раз домучиваться, т. к. точность очень велика, кажется, 1-2 миллиметра. Линейке и угольнику до нее далеко.
Теперь Климентов еще более усовершенствовал этот прибор и сейчас делает его снова. Он работает еще на эксцентриковых муфтах, где требуются изящная точность и высшая бдительность.
Слесарь Климентов ездил несколько самых суровых снежных зим, год-два назад, со снегоочистителем. Эта работа требует геройства и терпения в огромных размерах и сопряжена с прямой смертельной опасностью.
Особый вагон, снабженный аппаратом для очистки рельсов от снега, цепляется к паровозу, и тот развивает огромную скорость, так как очистка при этом совершенней. Вагон врезается в сугробы и сбрасывает их крыльями далеко в стороны. При сравнительной легкости вагона опасность схода с рельсов на полном ходу очень велика.
Сама работа в мороз и вьюгу и бесконечность ее во времени, ибо при сильных заносах снегоочиститель работает беспрерывно, пока не очистит своего участка. Необходимо уметь не спать и напряженно без понижения работать, так как переезды вагон проскакивает без работы и надо вовремя, по команде, поднимать ножи, иначе можно наткнуться на переезд и быть сброшенным под откос.
В этой борьбе со снегом за чистый путь были удивительные случаи рабочей выдержки и упорства, здесь их не передашь. И это слесарь Климентов в зимние вьюги пробивал сугробы своей машиной, чтобы пускать за собою вслед воинские эшелоны на Деникина. По десяти суток он не выходил из машины и почти не спал, не раз наскакивал на неодолимые снежные горы
