Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - Паскаль Брюкнер
Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира читать книгу онлайн
Дом в наши дни — не просто убежище, это нечто большее: пространство, которое вытесняет и заменяет мир, кокон, который делает прорыв наружу излишним. В наш дом можно доставить почти всё. Зачем тогда выходить и разоблачать себя? Подобно Обломову, так и не сумевшему встать с дивана навстречу жизни, станем ли мы угасшими вялыми существами?
Цель этого эссе — исследовать менталитет отказа от деятельной жизни, понять его философские корни и исторические контуры. Никогда еще напряжение между желанием странствовать и вкусом к уединению не было таким сильным. А принудительное заключение, настоящий кошмар последних лет, похоже, для многих сменилось добровольной самоизоляцией. Нам грозит не тирания здоровья, а тирания сидячего образа жизни: станут ли тапочки и халат его новыми атрибутами?
Паскаль Брюкнер
Триумф домашних тапочек
Об отречении от мира
Перевод с французского
Натальи Мавлевич
Издательство Ивана Лимбаха
Санкт-Петербург
2024
Pascal Bruckner
Le sacre des pantoufles
Du renoncement au monde
Éditions Grasset & Fasquelle
Paris
2022
© Éditions Grasset & Fasquelle, 2022
© Н. С. Мавлевич, перевод, 2024
© Клим Гречка, оформление обложки, 2024
© Издательство Ивана Лимбаха, 2024
* * *
Эрику и его маленьким бандитам
Домашних тапок тихий шелк
Сильнее грохота сапог.
Макс Фриш
Пролог. Случай Обломова
Обломов — помещик, живший в середине XIX века в своем имении под Санкт-Петербургом. Человек прямой и честный, он от рождения был наделен несчастной склонностью к апатии. И пребывал не столько в имении, сколько на своем диване, не столько на диване, сколько в просторном восточном халате и не столько в халате, сколько в домашних туфлях, «длинных, мягких и широких». У него было рыхлое тело, пухлые руки, движения смягчались «не лишенной грации ленью», большую часть времени проводил он в постели. Ходьба или стояние были для него лишь промежуточными стадиями между лежанием на кровати или же на диване. «Когда он был дома — а он был почти всегда дома, — он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной». Обломов — классический образец безвольного человека, которого тяготит само намерение что-то сделать. «Он как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван, подопрет голову рукой и обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага». Написание одного-единственного письма занимает у него недели или даже месяцы и превращается в сложную церемонию. Каждое решение требует огромных психологических затрат. Слуга его Захар прикидывается покорным, а сам отлынивает от работы и запустил дом до полного безобразия. В иные дни Обломов забывает встать, продирает глаза к четырем часам пополудни и думает, что другой на его месте уже переделал бы уйму дел. Только представит себе такое — чувствует утомление и снова засыпает. В детстве Обломов был этаким ангелочком, родители баловали его и лелеяли, как нежный цветок. Впрочем, жизнь его «началась с погасания». С первой минуты, как он «сознал себя», он почувствовал, что он «уже гаснет!»
Когда Штольц, друг Обломова, знакомит его с молодой девушкой, того охватывает паника. Одна мысль о том, чтобы жениться, выходить на люди, читать газеты, жить в обществе, ужасает его. Он влюбляется в прелестную Ольгу, которой поручено следить за тем, чтобы он не спал днем, подолгу гуляет с ней, но решиться на то, чтобы довести эти отношения до логического конца, не может. Она подтрунивает над ним, пытается отучить от привычки к дневному сну, упрекает в малодушии и лени. Называет его трусом и, в конце концов, отчаивается чего-либо добиться от человека, похожего на «ветхий изношенный кафтан». Обломов, не выдержав ее понуканий и нагрузки от кучи мелких дел, которые не в силах доделать, оставляет ее. В тридцать лет он «всё собирался и готовился начать жизнь». Такова его болезнь: безволие, сонливость и прокрастинация.
«Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за днем; радуешься, что день прошел, что ночь прошла, и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра». Неспособный любить, что-то предпринимать, куда-то ехать, он перестает выходить из дома и зарывается в подушки. Его управляющий, окружающие его люди бесстыдно его обирают, крадут его довольно скудные доходы от продажи урожая. Он перебирается на квартиру поплоше, влюбляется в домохозяйку и позволяет ее брату облапошивать себя.
В «Обломове» много забавного, комического, но это лишь оболочка, по сути же перед нами трагическое описание полной атрофии жизненных сил. Чем дольше герой спит, тем больше нуждается в отдыхе. Он лишил себя подлинных радостей, зато избежал больших горестей. В нем «был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас». У него было желание, но не было сил, он никогда не мог идти вперед, потому что «идти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума». Под конец жизни «он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками».
Глава 1. Четыре всадника Апокалипсиса
Почему вдруг мы вспомнили Обломова в 2022 году? Да потому что он — герой эпохи ковидного локдауна, Нетфликса и интернета и, вполне вероятно, станет героем постковидной эпохи. Лежащие на диване мужчины и женщины — такими были мы, такими были вы, вынужденные два года находиться в каким-то межеумочном состоянии. Пандемия сыграла двоякую роль: она обусловила и ускорила кристаллизацию исторического процесса, который начался задолго до ее наступления, благодаря ей утвердился всеобщий страх и парадоксальное удовольствие от жизни взаперти. А самоизоляция, вынужденная или добровольная, стала доступным для каждого способом существования, убежищем для хрупких душ. Роман Гончарова — быть может, не столько характеристика русской души, как с сожалением утверждал Ленин, сколько пророчество, адресованное всему человечеству, не столько развлекательное чтение, сколько предостережение. Великие книги бесконечно читают и перечитывают, потому что они проливают свет на события, которые, кажется, стали явными много позже, чем эти книги были написаны. И существует, по меньшей мере, две русских литературы: одна — литература сопротивления гнёту, это Борис Пастернак, Василий Гроссман, Варлам Шаламов, Александр Солженицын, Светлана Алексиевич; другая — литература отчаяния и фатализма, причем обе зеркально отражают друг друга. Та и другая дают примеры неимоверного мужества перед лицом зла и покорности судьбе, даже любви к рабству (гению Достоевского удалось в равной степени передать обе тенденции). И обе они обладают несравненной провидческой силой.
Помимо того, что пандемия с ее санитарными мерами стала затянувшейся трагедией для миллиардов людей, она еще породила яростный спор между осторожностью и смелостью, между бродягами и домоседами, между покорителями новых земель и кабинетными исследователями. XXI век,
