Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов
– Музыка старая, зато слова новые, – заметила Хана. – Если только он со своей англичанкой все не истратил.
– Кто не истратил? – капитан-лейтенант даже встал.
– Твой двоюродный дядюшка Моисей. Ты был маленький, наверное, его не помнишь. Жаль, что мы так скоро уехали из Москвы.
– Не забывай, Хана, у Доры начинался туберкулез, – влезла справедливая Белла.
– Мне бы такой туберкулез, – вставил доктор, – чтобы до девяноста прожить.
Дора, копаясь в необъятной сумке с металлической застежкой из двух скрещивающихся шариков, обиженно поджала губы, но не выдержала, объявила:
– Есть адрес Мони!
– Какой? – хором сказали Белла и Хана.
– Москва. Центральный почтамт. До востребования.
Капитан-лейтенант захохотал. Вслед за ним, пытаясь повторить смех отца, захлебнулся малолетка на велосипеде. Сестра легонько стукнула его по спине.
– Не вижу ничего смешного, – деловито сказала она. – А о каких деньгах, бабушка, вы говорите?
– Бася, – наставительно сказала Белла, – наш двоюродный брат Моня, Моисей Соломонович Левинсон, был доверенным лицом у знаменитого капиталиста Нобеля. Он успел еще до революции продать нефтяные промыслы своего хозяина…
– А деньги припрятать в Баку, – добавила Хана.
– Хана, Моня что, по-твоему, идиот? Зачем он вернулся в Москву? Он же не сумасшедший! Значит, деньги в Москве.
– Вернуться вернулся, а уехать не смог, – резюмировала Хана.
– А может, и в Баку, – подал голос доктор. – Закопал там все что мог.
– Раз вернулся, значит, деньги не бумажные. Драгоценности, наверное? – заинтересовался летчик.
– Драгоценности при срочной реализации резко теряют в цене, – снова испортил всем настроение доктор.
– Золото, золото, – замахала руками на диване Белла.
– Его как раз и не хватило для серпа и молота, – снова съехидничал доктор.
– Царские пятирублевки, – веско раздалось с кушетки. – Помните, какие были у стоматолога Кушака до отсидки? Прямо как колбаски сложены в такой длинный мешочек. Арону надо ехать в Москву, – неожиданно закончила Дора.
– Зачем? – летчик снова вскочил.
– Делать тебе здесь нечего, устраивайся водить автобус в столице. Найдешь Моню и будешь за ним следить. Не завел ли он себе русскую жену? А если да, то как она одевается. Мы потом к тебе подтянемся.
– Почему русскую? – удивился Арон и тут же нарвался.
– Это у тебя надо спросить, – строго ответила Белла.
– Потому что евреи любят жениться на русских, – строго объяснила ему дочка, явно повторяя за взрослыми.
– Твоя бабка сбежала от Арона с любовником бороться с басмачами в Среднюю Азию, – понеслось обличение с дивана. – Твоя мать – с инженером на освоение Дальнего Востока!
Белла и Хана, каждая в своем углу, согласно кивали.
– Лучше бы Ближнего, – вставил свои пять копеек доктор.
– А где твоя жена? – не обращая внимания на замечания брата, продолжала Дора.
– Поднимает целину в Казахстане, – ответила Белла.
– Поднимет, не поднимет, у нас в семье ничего не изменится.
– Неужели на еврейке не мог жениться? – снова строго вмешалась девочка.
Тетки одобрительно закивали.
– Так мы уже почти русские, – не унимался доктор.
– Мы с папой и дедушкой – жертвы социалистического строительства, – отбивался Арон.
Белобрысый, решив, что папа шутит, изобразил хохот.
– Напомни Моне, когда встретишь, что ты хотел стать летчиком, чтобы спасать челюскинцев…
– И поэтому оказался в Крыму, – ироничный доктор опять не смог смолчать.
Пацан от смеха упал с велосипеда и зарыдал.
– Господи, Боря, – взмахнула руками русопятая девочка, – евреи и спорт несовместимы.
– Мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить… Надо жить… – донеслось с дивана.
– Придет время, все узнают, зачем все это, для чего это, для чего эти страдания, а пока надо жить… Надо работать, только работать!
– Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было. Но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас…
– Уехать в Москву. Продать дом, покончить все здесь, и в Москву…
– Да! Скорее в Москву.
А. П. Чехов. «Три сестры».
Занавес.
Эпизод 32
Январь 1962 года
Москва, автобус № 3 от Разгуляя до проспекта Маркса
Зима после Нового года выдалась не холодная, но снежная. Моня посмотрел на градусник за окном. Красный столбик чуть опустился за нулевую отметку. Моня удовлетворенно хмыкнул, защелкнул на шее резинку «галстука-селедки», на пиджак натянул легкое пальто-букле. Завершающий аккорд – цигейковая шапка-пирожок, наконец протирание щек зеленым одеколоном «Русский лес», и он, довольный, оглядел себя, отойдя, чтобы поместиться в зеркале шифоньера. К свиданию Моня был готов. Он счел, что для семидесяти выглядит вполне презентабельно. Уже на лестнице Моня протер очки в тонкой золотой оправе. Выйдя со двора в Токмаков переулок, он, пройдя по нему, свернул у ломбарда на улицу Карла Маркса и через пять минут уже вышел на Разгуляй.
Там на площади, в угловом гастрономе, он собрал в один бумажный кулек по двести граммов шоколадных конфет «Юбилейные», «Стратосфера» и «Суфле». В соседнем отделе взял бутылку полусладкого шампанского и трехзвездочный «Арарат». Вытащил из кармана авоську, сложил в нее покупки и вышел к автобусной остановке на Новой Басманной.
Моня ехал в гости к Оксане Дыне. Ее генеральскую фамилию он забыл. Вчера Оксана ему позвонила. Разговор получился короткий.
– Мой коханочка. Мой довгинький[27]. Это я не про твой рост. Мой умненький, вот это про тебя, жду завтра в гости! Адрес запиши…
– Оксана, моего телефона нет в справочной…
– Моисей, ты что, дурак? Совсем ополоумел со своими ракетами! Ну ребята с работы сказали.
Моня от неожиданности, озираясь, повесил трубку обратно на телефон.
Не успел он досчитать до трех, как ни в чем не бывало снова звонок.
– А хочешь, я к тебе приеду? У меня белье французское, купила у спекулянтки в туалете на Петровке. Правда, срам один, лучше без него, – задумалась бывшая подруга.
– А генерал твой где?
– Уже год как схоронила. Торжественно. Салют был. Хотела тебя на похороны позвать, но подумала, что он обидится.
– Кто обидится?
– Как кто? – удивилась в ответ Оксана. – Афанасий Африканович, ну покойный.
– Диктуй адрес, – обреченно отозвался Моня.
– Мой телефон К-9-25-24, пиши дальше, улица Горького, дом шесть, корпус…
Моня ничего не записывал. Сидел, закрыв глаза, и слушал напор бывшей соседки, с которым впервые столкнулся больше двадцати лет назад.
Автобуса Моня ждал недолго. Днем они ходили почти пустыми. Над металлическим ящиком, закрытым сверху прозрачной пластиковой крышкой с прорезью для монет, висел плакат «Личная совесть – лучший контролер». Рядом с ящиком стоял бдительный пионер.
Моня со звоном бросил пятак на качающуюся металлическую полку между черным нутром ящика и его прозрачной частью.
– Сдачу брать не будете? – спросил пионер.
– Как-нибудь потом, – ответил Моня. Он не успел отойти от кассы, как пионер объявил следующему пассажиру:
– Дяденька, мне копейку отдайте, видите, я пять положил.
– Ты, случайно, не Рабинович? – спросил, обернувшись, Моня у пионера.
– Нет, Довгань, – процедил пионер, не глядя по сторонам. Он продолжал следить за кассой и вновь входящими пассажирами.
Мимо пионера, ничего не бросив в ящик, прошел крепкий молодой мужчина в расстегнутом драповом полупальто. Из-под ворота рубашки у него выступали сине-белые полоски тельняшки. Следом за ним в кроличьих шапках плечо к плечу поднялись, как двое из ларца, одинаковых с лица, неясного возраста мужчины. К полному разочарованию пионера они даже не посмотрели на кассу. Один уселся на последнем длинном сиденье, второй прошел в начало автобуса.
Моня устроился у окна и раскрыл газету. Несмотря на полупустой салон, с ним рядом кто-то плюхнулся на место у прохода. Моня скосил глаза из-под очков. Слева от него оказался сравнительно молодой человек с медальным профилем римского легионера в черной фуражке с эмблемой такси.
– Здравствуйте, дядя Моня, – не разжимая губ, как чревовещатель, произнес сосед.
У Мони очки упали на колени.
– Я Арон Файбисович, сын доктора Файбисовича,
