Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский

Дома очухался. К 2 час. в ресторане по соседству общий и очень хороший обед. С 3.30 до 4.45 занимался партитурами. Потом один часок по магазинам. Л. — тоже где-то с переводчицей Ритой. (Купил еще утром соблазнивший меня нож, фонарь и т.д.) Почему-то очень расклеился: пришел домой с зудящей головой, весь перемолотый. Зашел Курт — тоже с покупок, потом Пономарев, потом Боря с «суточными». В 8-м часу появилась Л. Никак не может «истратиться»: чего хочется — в магазинах нет (не сезон, напр. нет драпа и пр. подобных вещей).

12 июня.

В 7 часов утра Л. разговаривала по телефону с мамой. В 8 часов разбудила меня. Завтрак в ресторане на нашем этаже у надрессированного, пластически двигающегося и жестикулирующего, почтительно-достойного ober’а. Репетиция с 10 до 12.15. (1-й час — «закладки» и места Шестой симфонии Чайковского и «Фигаро»; после вчера разрешенного оркестрантам «дня покупок» — пришлось их «шевельнуть». 2-й час — Ойстрах.)

Дома — часок партитуры. Жая еще нет: в городе. Бритье. В 2 часа обед у «обера». Его почтительное «Herr Dirigént», сервированная газета со статьей о нас — и просьба неизбежного автографа.

С 3 до 5 дрема в моем «амбарушке», днем оказавшемся тоже шумным: во дворе раздавалась какая-то стрельба. Пришлось позвонить Л., та бегала к портье, тот, в свою очередь, — во двор.

В 6 часов — ванна и прочие «агонии»… сердце — 130 в минуту… слабость отчаянная… Почему-то сегодняшний вечер кажется особенно зловещим… Сделал все, чтоб вызвать чувство «отданности», покорности неизбежному, следовательно Правдивости, а с ней и способности «причастию действовать». Думал о маме, ее комнате, папином портрете, Н<иколае> Ч<еркасове>.

Немного стало спокойнее… «спокойнее», конечно, не то слово… После ванны забрался в постель Жая: было еще время; лежал, смотрел на переплет окна, образовавший высокий, прямой белый крест…

У зала — бесчисленные машины, нарядная толпа, тут же какие-то странные фигуры (говорят, власовцы). Нас высадили в темном переулочке у бокового входа под усиленной охраной «сопровождающих». Даже наверху, в коридоре у моей двери, маячит неотлучно один из них. Начали в 8.10. Первое отделение — очень хорошо. Симфония — тоже: успех громадный, публика стоя кричит, хлопает, вызовы, цветы, вспышки магния…

Но у меня — осадок: от недостатка сил вспоминается исполнение симфонии, как надсадный, тяжелый сон… (кроме того, сильно мешала, видимо, изменившаяся по сравнению с утром акустика зала).

Масса людей у меня после конца, кой-кто со слезами — Твердохлебов, старая профессорша консерватории, племянница Р. Вагнера (!), старик в слезах, махнувший рукой: «Лучше Никиша, да, это Фуртвенглер!» и т.д.

Дома — просмотр фотографий, снятых на репетициях, и прессы, присланной из Гамбурга. Бедная Жай опять копошится: укладывается, неутомимая и, конечно, тоже усталая до последней степени. Заходили: Боря Шальман (сговориться о чемоданах), Саркисов, Пономарев, Рита. Хотелось остаться спать здесь, но Л. гонит меня в «амбарушку».

13 июня.

В 6.30 утра телефон и голос: «Halb sieben!» [половина седьмого]. В 7 часов пришел «домой» — к Жаю. В ресторане у ober’а уже кормятся Пономарев и оркестранты. (Кофе, булочки, яйца, мешочки каждому на дорогу). Подсел к тем, к другим. Беседы о вчерашнем концерте. Вышла Л. Позавтракали, попрощались с оbеr’ом. Вышли с Пономаревым и Ритой поглядеть занимательные какие-то часы. В фотомагазине зарядил кассету, стало худо: слабость, живот… Один домой. «Прононс», бессилие, сердце. Лег в постель. Наперекор визгу, лязгу и грохоту улицы задремал.

Пришли Рита, Жай, Пономарев. Собрались. В 11.15 тронулись в Штутгарт. В обратном порядке проходят знакомые места: плоскогорье, горы, спуск в долину. День облачный, но яркий, порой солнце. Цветут в лучах травы. Кой-где уже косят. Видел майского жука. По склонам — как вошки — стада овечек. Вся зеленая земля вокруг — мне, как врачевание.

В 1.30 Штутгарт. Сворачиваем с автобана. Долго едем извилистым шоссе. Начинаются леса, вернее рощи: светло-зеленый, весенний дубняк, бук, ясень, цветущая белая акация. Незаметно въезжаем в город: среди деревьев появляются черепичные кровли, башенки вилл, домики в садах, балконах, беленьких ставнях. Немного плутаем. Потом останавливаемся: пансион «Ruhm». Мы с Жаем получаем светлую комнату во 2-м этаже, с окном во всю стену, выходящим в густой сад; в окно подувает ветерок и доносятся голоса птиц.

Пономарев, Рита и Жай едут в центр. Я — сразу в мягкую, чистую постель, под перину. Сквозь дрему — щебечущие голоса детворы, сочное пение дроздов. В 4-м часу зашел с репетиции (уехавший вчера утром из Мюнхена, чтоб хоть как-то поспать перед концертом) Курт. Быстро ушел обедать и спать. Я встал, спустился в садик. Л. вернулась около 5-ти: не попала ни в лавки, никуда, а попала в послерепетиционную сутолоку. О ней забыли, и она долго ждала машину. Съездили с ней вдвоем в город за еще одним экземпляром бритвы «Филипс». Город — в глубокой котловине. По дороге туда надо миновать район вилл, парков, садов, расположенных по склонам; после чего попадаешь в знакомую сутолоку улиц с бесконечными витринами и пробками машин на перекрестках.

Дома хозяйка накормила меня овсяной кашей. В 7.15 проводили собранного и подобранного Курта на концерт. Потом немного прошлись по парку и к 8-ми сели на диване у своего окошка, впервые за 3 недели почувствовали себя мало-мальски в «своей среде» — не при параде, без волнений и в тихости.

В 9 часов легли; но скрытое возбуждение истекших дней не дает уснуть. Пропищал в темноте комар, хлопнула дверь, простучали за стенкой шаги… Жай, наконец, задышала сонно. Я остался один с мыслями и заботами: о силах (хватит ли?), о Карловых Варах (пришлют ли путевки?) и пр. Наконец, в 11.15 Курт с добрыми вестями. Пономареву же пришлось после концерта идти на прием к мэру города (ни я, ни Курт не пошли: неловко). Стало спокойнее на душе; принял «люминал», прихлопнул надоевшего комара — и погрузился в сладкий сон (кровать — как маленькая люлька!).

14 июня.

В 7.30 проснулся высланный. Пасмурно. В доме шевеление. Внизу, в столовой, завтракают наши; тут же и Рита, бледная и слабая, после вчерашнего своего приступа печени. Уютная, опять седая и опять румяная хозяйка с дочкой — беленькой «Маргаритой» на выданье — обслуживают.

В 9.15 — опять в путь. Неизменный дождь. Долго шоссе петляет среди густых холмистых лесов, спускаясь все ниже и ниже. Распахиваются поля. В дождливых далях маячат горы. Мелькают частые поселки, стада