Мой театр. По страницам дневника. Книга II - Николай Максимович Цискаридзе

Я повернулся к нему: «Ром, знаешь, а мне не за что на тебя обижаться. Потому что мне абсолютно безразлично все, что ты делал. Единственное, не могу понять, зачем тебе это надо, ты же вроде любишь искусство?» Рома сидел, потупясь, а я продолжил: «Ты ходишь по театру, громко рассказывая, что не любишь такого-то танцовщика, презираешь такого-то, не переносишь третьего. Но им всем на спектаклях ты кричишь „браво“. А мне, называя меня своим любимым артистом, делаешь сплошные гадости. Бог тебе судья. Я хочу попросить только об одном – чтобы твои интересы никогда больше не задевали ни меня, ни моих учеников».

Я взглянул на Валю, увидел, что она выдохнула, на ее лице проступил румянец. Она взяла наполненную до краев рюмку водки и выпила ее залпом…

Рома и сегодня в Большом театре на своем посту. Он всегда поздравляет меня со всеми праздниками, мы с ним общаемся. Он даже приезжал в Вагановскую академию, ходил на наши концерты. Однажды я его попросил: «Ром, ты все эти годы мне не аплодировал, не кричал „браво“, и сейчас не стоит. Если тебе понравится то, что я делаю, похлопай как рядовой зритель, но никаких демонстраций устраивать не надо. Очень тебя прошу». «Да тебе и не надо! – замялся Рома. – Тебя и так любят». – «Я переживу, – засмеялся я, – я все это переживу».

46

С невероятным упорством Филин делал все, чтобы отравить мой последний сезон в Большом театре. Притом говорил на каждом шагу: «У Коли невыносимый характер, но он гений! Я упрашиваю его учеников с ним работать. Вы не понимаете, они приходят, плачут, отказываются. Я их уговариваю! Я умоляю их, я мечтаю, чтобы он работал, но никто не хочет с ним иметь дело!» Вместе с тем, он не раз «приглашал» к себе Воронцову и Родькина, требуя: «Напишите от него отказ, напишите отказ!»

Однажды Лина пришла: «Николай Максимович, меня опять вызывал Филин. Сказал, что, если я сейчас от вас уйду, мне дадут женского педагога и „Лебединое озеро“». «Линочка, никаких сомнений, соглашайся, – ответил я, – единственное, хочу тебя предупредить. Он врет. Ты пойди к нему, скажи, что согласна. Если он попросит подписать какую-то бумагу, знай – ему нужна только бумага. Он эту бумагу, что ты от меня отказываешься, тут же опубликует в какой-нибудь газете, а „Лебединое“ ты не получишь никогда».

Лина пошла к Филину. Он тут же положил перед ней бумагу: «Подпиши, что ты от Цискаридзе уходишь». И, когда услышал: «Я ничего не буду подписывать», заорал: «Тогда ничего не получишь!»

На следующий день в театре еду в лифте с шестого этажа на первый. Вдруг остановка. В лифт входит Филин. Если бы я входил и его увидел, я бы развернулся и ушел. Я бы не стал заходить, а он зашел. Ну, куда деться? Сергей тут же принялся меня выговаривать, опять старая песня: «Ты себя так ведешь! С тобой никто не хочет работать!» Мне надоело эту галиматью слушать: «Ты так заврался! Только ты забываешь одну вещь: вот так, как ты в свое время записал „откровения“ Ратманского, а потом дал их послушать Иксанову и многим другим людям, точно так же поступят и с тобой. Ты учти, с тобой то же самое будет. Потому что на каждую хитрую задницу…» С этими словами я вышел из лифта. Он еще что-то кричал мне вдогонку, но я на то не обратил никакого внимания.

Ни Янину, ни Филину в этом смысле не повезло – мои ученики не совершили предательства. И, конечно, это ставит Лину и Дениса для меня выше кого-либо. Навсегда.

47

…Декабрь 2012 года, приближался Новый год. На 31 декабря 2012 года и на 2 января 2013 года у меня в афише традиционно стояли «Щелкунчики». Поскольку танцевал я, забрать эти спектакли у Воронцовой не смогли.

Кланяясь перед занавесом после второго представления, я знал, что это мой последний, 101-й по счету, «Щелкунчик» на сцене ГАБТа.

Даже сегодня, когда слышу эту музыку, меня слегка мутит… Помню, как-то по просьбе Ю. Н. Григоровича полетел с его Краснодарской труппой в Японию в 20-х числах декабря, танцевать «Щелкунчик». Не успели мы с Юрием Николаевичем занять свои кресла в самолете, как по салону разнеслась знакомая музыка Чайковского! Она преследовала и мучила нас, не считая репетиции и спектакли: в магазинах, отелях, ресторанах, на улице, даже в туалетных комнатах!

Японцы ожидали католическое Рождество, справляя его в ночь с 24 на 25 декабря по всем правилам, унаследованным, как и любовь к гамбургерам, от американцев. Всюду искусственные разноцветные елки, украшенные гирляндами, колокольчиками, сердечками. Забавно, Рождество в Японии воспринимают не как религиозный праздник, а как День влюбленных. Но когда вы высовываете свой нос на улицу утром 25 декабря, то уже нигде не обнаружите ни малейших его следов! Как будто его и не было вовсе. Все убрано, как по мановению волшебной палочки.

Я уже говорил, что в первые десять лет своей службы в Большом театре, танцевал в Японии очень часто. Долгие перелеты переносил легко, стоило занять свое место в самолете, я уже сплю. Однажды я тоже летел туда танцевать «Щелкунчик» накануне Рождества. По прилете в аэропорт Токио сел в такси. Вышколенный, в белых перчатках шофер приветливо улыбнулся. Автомобиль бесшумно двинулся с места. В тот же момент из его динамиков по кабине понеслись первые такты детского танца из «Щелкунчика»… Я застыл!

Разница во времени с Москвой в шесть часов давала о себе знать. Я провалился в сон. Но рефлекс, выработанный годами на эту музыку, превратил мою поездку в настоящий кошмар. Я просыпался в ужасе каждый раз, когда по партитуре Чайковского приближался мой выход на сцену. Так продолжалось всю дорогу от аэропорта до отеля. Когда я наконец выбрался из машины, шофер выглядел очень довольным: он доставил пассажира с максимальным комфортом, не забыв «угостить» его самой популярной музыкой японского Рождества.

…2 января 2014 года в день рождения Григоровича по одному из центральных каналов телевидения показали сюжет о его «Щелкунчике» в ГАБТе, сказали, что это 500-й спектакль со дня премьеры. То есть из 500 спектаклей 101 спектакль станцевал я.

В том репортаже интервью