Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

внимания значительно уже. К концу жизни ведение дневника превращается у АКГ в некую обязательную, практически каждодневную работу за пишущей машинкой, в некий интимный акт, которым он весьма дорожит — чуть ли не больше, чем своей работой для заработка! Ну а если поддержанию этой «интимности» что-то мешает, то он вообще с трудом переносит такое существование (например, уезжает от любимой женщины или, по крайней мере, проклинает свое бессмысленное прозябание на данном месте). Конечно, «контрапункт» здесь в первую очередь — просто из-за постоянной смены сюжетов, их чересполосицы, переключения внимания адресата (и читателя дневника, которым выступает прежде всего сам автор, при его переписывании, а только уже затем, в отдаленной временной перспективе, через десятки лет — любитель копаться в архивных записках или читатель изданного дневника)[25], перескоков с одного события на другое, с пятого на десятое, переходов с мелкого масштаба на крупный: от Пушкинской красы ногтей к вопросам государственной важности (посадят ли Никсона за Уотергейт, введут ли «наши» свои войска в Прагу, смогут ли взлететь американские астронавты с Луны)… Анализ событий и явственное осознание конфронтации того, что старательно замалчивается, — пристальное внимание к авторам самиздата и к хождению конкретных произведений (от кого достал, кому передал, с кем читал…), о борьбе «сталинистов» и «антисталинистов» в правительственной партийной верхушке — таких угадываемых течений внутри как ССП, так и ЦК, как сочувствие «русситам» или «западникам»… Ну и, конечно, в связи с этим «смена голосов» тех людей, которые были собеседниками и доносили до него весь этот кроссворд фактов. АКГ как драматург, постоянно воспроизводя чужие интонации, пытается встать на позиции своих оппонентов… Скажем — и ненавидит драматурга Киршона, как «своего брата», но все-таки, когда того травят на собрании в ССП в 1937-м (потом расстреляют), то — проникается и к нему даже каким-то если не уважением, то человеческим сочувствием.

В дневнике обсуждается и собственная манера письма:

10 мая 1971. <…> А что если назвать эту непонятную рукопись: Попутное?

Это ее выражает, конечно, хотя и странновато.

В результате его книга, составленная из фрагментов дневника, первоначально называвшаяся «Записи ни о чем», будет переименована в «Попутные записи» (см. запись от 21 мая). А чуть ранее приведенной записи о рукописи было сказано вот что:

2 мая 1971. Ц.И. [Кин] прочла мои «Записи ни о чем» и хвалит. Она считает, что надо сохранить тот произвольный порядок, в котором они собраны (записи) и сделать это законом Композиции.

Похвала друга служит для него самооправданием при построении дневника. А все-таки надо признать, что драматург смотрит на жизнь иначе, нежели простой смертный, подмечая в ситуации такие черты, которые делают ее нестандартной, выводят из обыденности в масштаб творческого, поэтического восприятия, то есть кроит из нее всякий раз сценарий очередной своей пьесы, как вот здесь, во время отдыха в Комарове:

2 фев. 1970. <…> Вечером сижу у заболевшего Н. Я. Берковского. Разговоры о том о сем. Он импозантен, в зеленом халате, надетом на белое белье. Заходит Т. И. Сильман, его бывшая любовница, уже постаревшая. Тут же жена[,] Е. А., к которой он потом вернулся. Все стары, интеллигентно выдержан[н]ы, блестяще вежливы.

Публикатор дневника благодарит за помощь тех, кто принимал участие в комментировании текста АКГ, — Елену Александровну Амитину, Дмитрия Исаевича Зубарева, Дмитрия Нича, Константина Михайловича Поливанова, Александру Александровну Раскину, Наталию Дмитриевну Солженицыну, Габриэля Суперфина, Валентину Александровну Твардовскую, Романа Тименчика, Елену Цезаревну Чуковскую, Сергея Викторовича Шумихина, Юрия Львовича Фрейдина.

Михаил Михеев

1964

Выписки из Фонда РГАЛИ № 2590, оп. 1, е.х. 104. 1-й экз. машинописи, заполнен только по лицевой стороне: от 2 янв. до 30 дек. — почти без пропусков, листы проколоты и были сшиты, но рассыпаются (были прочитаны ранее еще пятью исследователями — с 1985 по 2007 г.); 168 лл.[26]

2 янв. Подписал договор на «Зеленую карету»[27]. И. Н.[28] обещал помочь получить деньги поскорее, но это зависит от главбуха.

Письмо от С. Ларина[29] с пышными комплиментами моей статье[30] (в том числе и от имени А. П. Мацкина[31]). Сережа называет статью образцовой, замечательной и т. п., пишет, что для него, читавшего Платонова, она была открытием в Пл[атонове] огромного художника. <…>

4 янв. Получил деньги. У меня Эмма[32]. Вечером у Киселевых. Приехавший из своей деревни Вовка [видимо, сын Киселевых]. Снова удивляюсь, как в такой семье вырос этот превосходный, чистый малый.

Хвастовство И. Н. Его рассказы. <…> Будто бы И. Н. хотят перевести на Мосфильм. Они с Вовкой провожают меня до метро.

5 янв. Обед у Чесноковых[33]: скучно, натянуто. Разговоры вокруг скандала 31-го на встрече Нового года во Дворце Искусств. Туда пришли Окуджава и Евтушенко. Евтуш[енко] попросили читать новые стихи. Он будто бы стал читать поэму «Декабристы»[34]. Ему пьяный Иван Дзержинский[35] стал что-то кричать и назвал его предателем. Дзерж[инского] поддержал какой-то физик. Фамилию его называют по-разному: и Новожилов, и на П (забыл). Молодежь выставила обоих из зала. Комендант города Лукьянов[36] не мог ничего сделать. <…>

7 янв. Звонок из Москвы с радио. Предлагают сделать передачу о В. Э. Мейерхольде на час двадцать минут с участием Эренбурга и актеров[37]. <…>

9 янв. <…> Письма от Оттена[38] и Левы[39]. Н. Д. [Оттен] пишет: «О вашей статье много говорят, вокруг нее большой шум». То же, более спокойно, пишет и Лева. В его письме печальная новость: у Миши Светлова[40] кровохарканье, его увезли в больницу. Он продолжал пить до последних дней.

Уморительную деталь о скандале с Евтушенко рассказала вчера Ольхина[41]. Когда Ивана Дзержинского вышибали из зала, его супруга кричала: — Эх вы, а еще интеллигентные люди, считают себя культурными, а человека ногой под жопу выбрасывают!.. Круги по воде еще идут.

Эмме предложили на телевидении играть Нину Заречную в «Чайке» и она после слез и колебаний согласилась и уже репетирует. Вчера звонил Суслович[42]. Он будет ставить новую пьесу Штейна о Ленине вместо «Ричарда 3-го», которого опять отложили. Эту пьесу Штейн переделал из