Пасха под Гудермесом. Боевые действия в Чечне и Дагестане - Виталий Николаевич Носков
В этой войне не было ни фронта, ни флангов – и это уже давно морально давило на Николая Миронова и его собровцев.
Командира Курганского СОБРа подполковника Евгения Родькина он оставил при себе.
– Кто будет вести переговоры со стариками? – сначала спросил Родькина для порядка, и сам же быстро ответил:
– Ты, Женя, будешь разговаривать с ними. Посолиднее, чем все мы, выглядишь.
Ветеран Афганистана Родькин Евгений Викторович за время командировки, на ее тридцатый день отрастил густую, черную бороду. Кареглазый, он походил на чеченца, говорил степенно и внятно, не жестикулировал. Он был вежлив, тверд, никогда и никому не обещал лишнего и за свои слова всегда отвечал. Родькин не стал отнекиваться, понимая, что слова Миронова – это почти приказ, и курганский бэтээр с десантом принял под свою команду командир отделения – молодой капитан. Курганцы и челябинцы закрыли село по Тереку, взяв под свой контроль переправу, берег и растущий по нему густой кустарник, где щипы акаций ранили, как бандитские пиковины.
Первую легковую машину, которая попыталась выехать из села, московские собровцы остановили, и Миронов дал команду чеченцу-водителю вернуться и привезти сюда к ним главу сельской администрации Усмана.
Пока его не доставили, у Миронова с Родькиным было время, не суетясь, поразмыслить, как дальше развивать события.
Село уже возбужденно бурлило. Собровцы, ставшие блокпостом на околице, невооруженным глазом видели, как от дома к дому стали переходить, а кое-где и перебегать люди. Открывались, закрывались высокие, окрашенные в зеленый цвет ворота домов, надсадно-глухо вопили собаки, растревоженные волнением, гортанными голосами хозяев.
Пейзаж, открывшийся перед глазами офицеров-собровцев, был до боли знаком. Уже совсем скоро им предстояло ворваться в этот чужой, непривычный мир, где нельзя было прямо и открыто глядеть на женщин, отвечать на их вопросы полагалось стоящему рядом мужу. А именно от женщин прежде всего можно было услышать оскорбления по своему адресу, за которые в обычной жизни полагалось административное наказание, а здесь на всех людей полагалось реагировать, как на больных, отравленных ядом многолетней, криминально-революционной вседозволенности и вражды.
Чеченцев защищал Адат – неписаные правила чеченских взаимоотношений. Русских, проживающих в Ичкерии, не защищал никто. Даже собровцы, прежде чем применить оружие, должны были тысячу раз подумать, а стоит ли это здесь, за Тереком, делать. На этот день в зоне ответственности сибирского полка внутренних войск, Курганского и Челябинского СОБР за месяц погибло одиннадцать солдат. Только двое были убиты боевиками, остальные встретили смерть при неосторожном обращении с оружием.
Когда показалась машина, везущая Усмана, Миронов вдруг с заметным волнением снова спросил:
– Ну что мы его старикам скажем?
– Их еще собрать надо, – суховато ответил Родькин. Внешне он был спокоен. – Старики здесь – мудрый народ. Любят порядок.
Усман, глава сельской администрации, оказался сухоньким, невысокого роста, с непокрытой головой чеченцем сорока пяти-пятидесяти лет. Он был в помятом, темно-коричневом костюме и стареньких, давно нечищеных полуботинках. Разволнованный окружавшей село боевой техникой, он не стал тратить время на переодевание, а в чем был на дворе, в том и прыгнул в машину, из которой его позвали к российским военным.
Старшие офицеры, козырнув, представились… Усман тоже назвал свое имя, фамилию, должность. Родькин кратко изложил суть вопроса:
– Мы – не армия, а представители Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Мы располагаем сведениями, что в селе есть вооруженные люди. Предлагаем им выйти и сдать оружие. При добровольной выдаче автоматов, людям, их сдавшим, ничего не будет. Если, конечно, они не принимали участия в расстрелах и истязаниях. Если на них нет крови, люди вернутся к своим семьям.
Усман слушал русского офицера, проговаривая его слова про себя. Его волнение выдавали губы… Он шевелил ими, как школьник, перешептывающий слова диктанта. Потом Усман собрался с силами и сказал:
– В феврале мы сдали федералам двенадцать автоматов и несколько маленьких гранат. Не знаю, как они называются. Больше автоматического оружия в Старых Щедринах нет.
– По нашим сведениям, в селе на хранении больше ста автоматов, – твердо и громко сказал подполковник Миронов.
– На нас клевещут.
– Есть ли в селе раненые боевики?
– Нет. С начала 1995 года в село привезли и похоронили пятерых молодых людей. Родственники говорят, что молодежь попала под случайный обстрел.
Ничего другого старшие офицеры СОБРа и не ожидали услышать. Проведя два года в Афганистане, в округе Хост, советником Царандоя, Евгений Родькин участвовал в десятках таких, не дававших никакого результата, переговорах. Глядя в затуманенные страхом глаза Усмана, Родькин знал, что этот человек будет биться за свое село до последнего. Лгать иноверцам, как заблагорассудится, чеченцу позволял Адат.
– В таком случае мы начнем подворный обход… Пусть жители села приготовят домовые книги, – строгим голосом произнес неприятные для главы администрации слова подполковник Родькин. – У нас есть списки лиц, воевавших у Дудаева.
Солнце вышло из-за туч, засияло слепяще-сильно. С лица Усмана ушли глубокие тени, даже морщины разгладились, он вдруг помолодел и предельно уважительно, обращаясь к Родькину, сказал:
– Командир, давай соберем стариков. Пусть свое слово скажут. Они хозяева села, а не администрация. Лично меня молодежь не послушает.
Миронов и Родькин переглянулись и дали добро. Все разворачивалось по плану.
В село поехали вместе. В головном уазике на переднем сиденье Усман, на заднем сиденье с автоматами на предохранителях подполковники. Следом две машины, набитые собровцами и бэтээр.
Сельские улицы уже были пустынны, словно всех поразила внезапная болезнь. Родькин ехал по селу, как сквозь строй, ощущая себя в прицеле десятков глаз – недоброжелательных, желающих ему несчастья на этих узких, опасных для собровцев улочках.
В Афганистане все было в тысячу раз понятней и проще. Когда на зачистках муджахеддины начинали бой, силы, проводящие операцию, оттягивались, и в дело вступали винтокрылые машины. Ответственность за происходящее несли афганские партизаны, которым часто не хватало выдержки пересидеть, переждать плановые выходы Царандоя. Смертельно разящие нурсы неслись с небес карающими мечами, и муджахеддины погибали, наказанные за гордыню, вспыльчивость, молодую нетерпимость. Вместе с ними под глинобитными завалами умирали их жены и дети, не ставшие мстителями. Всего этого Родькин не хотел здесь, в Чечне. Он считал, что войск сюда нагнали с избытком. И вероятности попасть под огонь своих было куда больше, чем под обстрел чеченских боевиков. Он не верил здесь никому: ни
