Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века - Максим Николаевич Жегалин

Спустя некоторое время Одоевцева становится любимой ученицей и другом Гумилева и узнает, что тот настолько волновался перед этой первой лекцией, что неделю ничего не ел и мечтал ну хоть бы заболеть, ну хоть бы сломать ногу, лишь бы не встречаться один на один с жаждущей знаний аудиторией. И вся эта надменность, и совет об одиннадцати томах натурфилософии – все это от страха. Впрочем, скоро Гумилев раскрепощается, находит нужный тон и его лекции и семинары становятся самыми посещаемыми.

«Я вожусь с малодаровитой молодежью не потому, что хочу сделать их поэтами. Это, конечно, немыслимо – поэтами рождаются. Я хочу помочь им по-человечески. Надо, чтобы все могли лечить себя писанием стихов…»

Декабрь

Юркун жив. В начале декабря его выпускают на свободу.

7 декабря в газете «Искусство коммуны» выходит заметка:

…С каким усилием, и то только благодаря могучему коммунистическому движению, мы вышли год тому назад из-под многолетнего гнета тусклой, изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторые «критики» и читаться некоторые поэты (Гумилев, например)…

Автор заметки Николай Пунин предлагает внимательно следить за представителями старого искусства и не допускать возрождения «гидры» контрреволюционной реакции.

Писать поэтам стало действительно трудно. Ходасевич, Бальмонт, Брюсов, Белый, Вячеслав Иванов, Пастернак работают в театральном отделе Наркомпроса. Бесконечные заседания, совещания, комиссии, необходимость читать пропагандистские пьесы и слушать начальницу, жену революционера Каменева («существо безличное, не то зубной врач, не то акушерка», – Ходасевич). И главное – ощущение постоянной лжи и притворства. Все для того, чтобы не числиться «нетрудовым элементом».

В конце ноября Марина Цветаева по протекции собственного квартиранта устроилась на службу в Народный комиссариат по делам национальностей. Служба сводит Цветаеву с ума: она не может понять этой бессмысленной, пустой бюрократической работы. Заполняя анкету при трудоустройстве, Цветаева соврала: «Семейное положение: замужем, двое детей, муж болен, в отъезде». Она знает, что Эфрон воюет в белой армии, но уже почти год не получала от него никаких известий.

Покидая Коктебель, Эфрон оставил Волошину письмо – может быть, получится передать в Москву с оказией?

<…> Теперь о главном. Мариночка, знайте, что Ваше имя я крепко ношу в сердце, что бы ни было, я Ваш вечный и верный друг. Так обо мне всегда и думайте. Моя последняя и самая большая просьба к Вам – живите <…>.

12 декабря Блоку снится Шахматово – он просыпается в слезах. Снова наступает голодная, бесконечная зима. Запустение, смерть, обыски и расстрелы.

По инициативе Пролеткульта художники расписывают вагоны пропагандистскими картинами. Маргарита Сабашникова записывает художников и распределяет их на места работы. Страшный мороз. Художники ждут, дрожат от холода и страха, что их не примут. За роспись вагона полагается паек красноармейца и денежная плата. Поезда с яркими картинками разъезжаются по всей стране.

– О новом говорить надо и новыми словами. Нужна новая форма искусства… Внеклассового искусства нет. Новое создаст только пролетариат и только у нас, футуристов, общая с пролетариатом дорога! – гремит Маяковский на очередном митинге.

31 декабря по Петрограду проносится слух о закрытии всех лавок. Впрочем, в них и так ничего нет. Ночь. Блок выглядывает в окно: светит одна звезда, прохожие несут какие-то мешки, воет старик, умирая от голода.

Тем временем Даниилу Ювачеву исполнилось тринадцать лет. От голода он прячется в Саратовской губернии у родственников матери. Иногда ни с того ни с сего Даниил берет и начинает писать сказки.

1919

15 февраля 1919 года. Александр Блок готовится к вечернему выступлению на собрании учредителей Вольной философской ассоциации (Вольфилы). Ассоциация создана по инициативе Андрея Белого и писателя Иванова-Разумника: с помощью открытых собраний, кружков и лекций они надеются просвещать народ, ведь помимо революции внешней необходима и революция духовная. Итак, Блок готовится к выступлению, вдруг – звонок. Жена писателя Ремизова сообщает о том, что ее мужа арестовали. Далее еще несколько звонков один за другим – Блок узнает, что многие его знакомые задержаны. Выходит погулять, возвращается – в квартире его уже ждут комиссар и конвойные. Обыск и арест.

Блок арестован по подозрению в участии в левоэсеровском заговоре, шутка ли – ведь именно в левоэсеровской газете впервые была опубликована поэма «Двенадцать». Вместе с ним арестованы Иванов-Разумник, художник Петров-Водкин, писатель Замятин и другие (профессора, историки, философы).

Следователи крайне серьезно относятся к делу, ведут допросы, просят заполнять какие-то анкеты, однако задержанные чуть ли не смеются им в лицо: дело явно сфабриковано. Допрашивают и Блока, после чего оставляют в переполненной камере: уголовные, политические, офицеры, солдаты, русские, немцы и даже группа «бандитов». Здесь Блок проводит две ночи. 17 февраля его отпускают по протекции Луначарского.

Почти ежедневно в блоковской записной книжке пометки: умер тот, умер этот. Все умирают: голод.

В начале марта Блок освобождается от работы в театральном отделе, но два раза в неделю заседает во «Всемирной литературе» вместе с Гумилевым. Их разговоры полны ироничной любезности и тонкого яда. Блок не понимает гумилевского «математического» отношения к стихам. Гумилев не понимает блоковского мистического полета. При этом оба относятся друг к другу с порой чрезмерно подчеркнутым почтением.

30 марта Блок выступает на юбилейном чествовании Горького и желает пролетарскому писателю, чтобы «не оставлял его суровый, гневный, стихийный, но милостивый дух музыки».

– Ибо, повторяю слова Гоголя, если и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром? Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливою пошлостью, когда перестает быть священным безумием.

Сам Блок никакой музыки уже не слышит.

14 апреля у Гумилева и Анны Энгельгардт рождается дочь – Елена. Гумилев уверен, что девочка вырастет страшно красивой и непременно станет поэтессой. Но как ее растить?

Еды и денег катастрофически не хватает: приходится безостановочно работать и продавать личные вещи. В итоге Гумилев отправляет жену, новорожденную дочь и сына Льва в Бежецк – к бабушке. У этой принудительной ссылки есть и еще одна причина: Гумилева раздражает молодая жена, которая оказалась капризной, сварливой и совершенно не приспособленной к жизни.

Гумилев остается один: он часто заходит к Шилейко и Ахматовой, влюбляется, шутит, совершает променады и бесконечно преподает. По Петрограду ходит слух: научиться писать стихи можно за десять-пятнадцать занятий. Поэтические студии ломятся от количества желающих стать поэтами. Для своих учеников Гумилев разработал десятки таблиц с рифмами, сюжетами и эпитетами. Он крайне строг и выносит примерно такие оценки: «Достаточно и того, что ваши строки одобрены мною» или «Ваше стихотворение я считаю плохим и не стану говорить почему». Но, кажется, именно