Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница - Лев Семёнович Симкин
Иван Кривоногов, Михаил Девятаев, Иван Пацуло
27 января 1958 года был издан указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении бывших военнопленных, имеющих ранения или совершивших побег из плена», в числе которых Кривоногов был награжден орденом Отечественной войны первой степени. Однако особой огласки награждению решили не давать – указ сопровождался грифом «Без опубликования в печати».
Кривоногов стал получать письма от однополчан-пограничников. Павел Нечаев спрашивал, не знал ли он его брата Петра, комвзвода на заставе в Перемышле, «подорвавшего себя и четырех фрицев гранатой. Напишите, если что известно». Нашелся Володя Молотков, который вытаскивал Кривоногова из дота. «Я ничего не знал о нем с 1943 года, с того самого момента, когда после первых допросов по поводу убийства полицая меня отправили на Узедом. Мы встретились с ним в Москве в 1957 году»…
Иван Кривоногов и Адексей Домогощин (один из узников концлагеря на Узедоме)
…Иван Кривоногов умер в 1988 году. Девятаев пережил его на 14 лет. С середины 70-х годов был на пенсии, но, несмотря на это, по словам сына, «его тащили во все президиумы, чего он ужасно не любил». В 90-е годы возглавил благотворительный фонд, сам ходил просить денег у «новых русских», а потом покупал на них муку, сахар, гречку и развозил нуждающимся. И на пороге смерти не ждал ни от кого команды – что делать и чего не делать, решал сам.
За несколько месяцев до ухода, летом 2002 года, во время съемок документального фильма «Догнать и уничтожить» на острове Узедом он поставил свечи своим товарищам и встретился с Гюнтером Хобомом, пилотом люфтваффе, который должен был догнать и сбить угнанный им «Хейнкель». Но не догнал. А догнал бы, наверняка сбил бы, убил. На экране Девятаев и Хобом выпивают по рюмке водки и обнимаются. Все позади, после войны прошло больше полувека.
…Идея «чудо-оружия», ковавшегося гитлеровцами на острове Узедом, никуда не делась, обретя новую жизнь в том же 1945 году на другом континенте. Об этом – в одной из последующих глав. Покуда же расскажу о судьбе двух других советских военнопленных, совсем не похожей на героическую историю Кривоногова и Девятаева.
Глава 6
Два капитана
4 августа 1944 года на скамье подсудимых в военном трибунале Киевского военного округа в окружении конвоя сидели два капитана Красной армии. Оба предстали перед судом по обвинению в измене родине, а точнее – в предательстве членов киевского подполья. Костенко Иван Иванович, 1907 года рождения, украинец, из крестьян, бывший член ВКП (б), не судимый, капитан РККА, до войны начштаба 224-го стрелкового полка. Несвежинский Абрам Зельманович, он же Нестеров Александр Алексеевич, 1910 года рождения, из рабочих, еврей, бывший член ВКП (б), судим в 1934 году за очковтирательство, капитан РККА, до войны начштаба, перед пленением командир 194-го стрелкового полка.
Между ними было немало общего, не одно только воинское звание. Перед войной оба служили на Украине, их полки дислоцировались недалеко друг от друга. Оба, хотя и в невысоких чинах, занимали довольно-таки крупные должности, и это при том, что один из них имел судимость. Быстрое продвижение по службе, вероятно, объяснялось предвоенными репрессиями среди командного состава, из-за чего в армии возникало много вакансий. Оба попали в плен в Уманском котле в августе 41-го года, в сентябре оказались на свободе. Два года жили на оккупированной территории, причем жили неплохо, заводили романы с женщинами, у капитанов водились деньги, и немалые, поскольку они занимались нелегальной торговлей, проще говоря – спекуляцией. В сентябре 43-го, когда Красная армия была уже совсем близко, решили примкнуть к борьбе с оккупантами и вошли в подполье, заняли в нем высокое положение, но скоро вместе с другими подпольщиками были арестованы немецкой контрразведкой. В тюрьме оба пошли на сотрудничество с немцами, за что военный трибунал приговорил их к одной и той же мере наказания – десяти годам лагерей плюс три «по рогам», то есть поражения в правах. Дальнейшую их судьбу выяснить не удалось – в материалах дела ничего не нашлось, ничем не смогли помочь и историки, знатоки киевского подполья, прошерстившие все тамошние архивы.
Почему я, собственно, вообще заинтересовался этой историей? Она поразила меня своей непохожестью на все мои представления о том времени и месте, когда происходили описываемые ниже события. Под временем имеются в виду годы оккупации, а под местом – город Киев и не только: в ходе великой войны под немцами оказались территории восьми союзных республик, двенадцати российских краев и областей, за линией фронта – около 70 миллионов человек. Судя по материалам этого уголовного дела, устройство их жизни отличалось некоторыми особенностями, о которых мне прежде слышать не доводилось.
Из плена
Иван Костенко поведал суду, что из лагеря военнопленных был освобожден «как рядовой и украинец». И это, скорее всего, чистая правда, первое время немцы освобождали пленных украинцев, за исключением тех из них, кто был командирами, то есть имели офицерские звания. Значит, Костенко, оказавшись 7 августа 1941 года в плену, выдал себя за рядового бойца.
«Попал в окружение, откуда каждый выходил самостоятельно, – отвечал он на вопросы судей, – тогда уничтожил партбилет и выбросил наган… Я проявил трусость и считал бесцельным оказывать сопротивление». – «А что другие командиры?» – спросили его. «Кто как. Комиссар Батраков в плен не сдался, покончил жизнь самоубийством». Сам же «проявил малодушие, остался проживать на оккупированной территории и бездействовал, что лично для меня непростительно как для бывшего коммуниста и командира Красной армии».
Мне не удалось найти каких-либо сведений о комиссаре Батракове, поступившем так, как требовал от своих солдат вождь, – застрелиться, но не сдаться врагу. Зато обнаружилось, что один из предшественников Костенко на должности начштаба того же 224-го стрелкового полка Григорий Зверев, попав 11 августа в плен, повел себя похоже: выдал себя за украинца и рядового (на самом же деле к началу войны Зверев был полковником и командовал 190-й стрелковой дивизией). Правда, для этого Звереву пришлось сменить фамилию на Шевченко – видно, фамилия великого кобзаря первой пришла ему в голову. Как и его преемник, он был из плена освобожден «как украинец», но в отличие от того
