Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века - Максим Николаевич Жегалин

Но и это не вершина дерзости! 13 октября Маяковский выступает на «Первом вечере речетворцев». Билеты на выступление футуристов были раскуплены за час – полный аншлаг, так что во избежание давки у входа дежурят конные городовые. Маяковский выступает с докладом, говорит о том, что футуризм в чистом виде существует уже тысячи лет, что будетляне жили на Земле чуть ли не с момента сотворения мира! Никто ничего не понимает, все внимательно слушают.

Маяковский начинает распаляться: он смотрит на зрителей и говорит о складках жира в креслах зала – кавалеристы в зале начинают недовольно бить по полу палашами. «Ах так!» – думает Маяковский и встает на новую ступеньку дерзости. Поймав взглядом какого-то нелепого бородача, он начинает читать:

           Вот вы, мужчины, у вас в усах капуста

           Где-то недокушанных, недоеденных щей!

И потом – к несчастной курсистке:

           Вот вы, женщины, на вас белила густо,

           Вы смотрите устрицами из раковин вещей!

И в итоге ко всем:

           И вот я захохочу и радостно плюну,

           Плюну в лицо вам,

           Я – бесценных слов транжир и мот.

Как ни странно, зал разражается аплодисментами – ведь именно этого ожидали зрители, покупая билет на вечер футуристов, – плевка в лицо!

Ночью после выступления Маяковский и Лившиц заходят домой к первому, и тут Лившиц потрясен – тихим мещанством, цветочками на обоях и скромной мамочкой, которая приготовила для поэтов ужин. В то же самое время где-то в Москве раздается крик младенца – у Гумилева родился сын. Мать, Ольга Высотская, решила назвать его Орестом.

Вернувшийся из Африки Гумилев становится героем: он бывал там, где никто не бывал, он мог тысячу раз погибнуть, он рассказывает удивительные истории и будто бы знает какую-то тайну. Девушки вздыхают, мужчины завидуют – Гумилев наслаждается положением.

Ахматова переживает эту осень трагически: нельзя назвать ее «ревнивой женой», но все-таки как-то грустно. Тем не менее они пытаются сохранить семью, продолжают вести «Цех поэтов», вместе воспитывают сына Льва, вместе ходят в «Бродячую собаку», где их принимают за настоящих звезд. В «Собаке» все по-старому: Кузмин поет свои песни, Судейкина танцует, Судейкин смотрит на всех совиными глазами, читают стихи, выступают с докладами, пьют.

26 октября художник Кульбин выступает на сцене «Бродячей собаки». Он говорит о том, что всплеск искусства в конце XIX и начале XX века, рождение импрессионизма, декадентства, футуризма и так далее – все это последствия туманностей на солнце.

– Помните те странные зори, которые сводили нас с ума в начале века? – спрашивает Кульбин.

– Помню, – будто бы отвечает никогда не бывавший в «Бродячей собаке» Андрей Белый.

Ноябрь

Прослушав очередной курс лекций Штейнера, Андрей Белый вспоминает 1902 год: тогда, глядя на удивительные предутренние зори, он вдруг ощутил необъяснимое мистическое чувство, которое и подтолкнуло его к поэзии. Теперь он понимает – эти зори говорили о приближении Христа.

Белый уверен – Штейнер послан на Землю, чтобы подготовить людей ко второму пришествию. «Европа несется в пропасть. Мы вступаем в эпоху гигантских кризисов», – думает Белый, с надеждой смотрит на доктора и при этом начинает чувствовать страшное раздвоение. Дух Белого воспарил и несется в космические дали познания, при этом измученное воздержанием тело привязано к земле и думает только об одном. Белый начинает засматриваться на Марию Сиверс – ближайшую помощницу Штейнера, и даже на сестру Аси Тургеневой Наталью, которая также увлечена антропософией и неотступно следует за доктором.

Пока Андрей Белый разрывается между телом и духом, Бальмонту бьют морду. 8 ноября недавно вернувшийся из эмиграции Бальмонт приезжает в Петербург. В столице он не был уже восемь лет – по случаю возвращения легендарный поэт встречается с поклонниками. Зал переполнен, сцена усыпана цветами.

Выступив с лекцией и прочитав несколько стихотворений, Бальмонт в окружении свиты отправляется в «Бродячую собаку», где все готово ко встрече легенды. Ахматова, Гумилев, Сологуб и Чеботаревская, Судейкины, Кульбин, Городецкий, вернувшийся из Астрахани Хлебников – все-все-все тут. Бальмонт спускается в подвал и тонет в овациях.

Молодые поэты читают посвященные знаменитости стихи, директор «Собаки» выступает с торжественной речью, начинаются пение и музыка, все выпивают. Бальмонту надо немного – скоро все замечают, что поэт ведет себя развязно: просит принести ему бутылку рома, пристает к барышням, хамит! Старенький пушкинист Морозов приехал в кабаре вместе с сыном, чтобы выразить почтение Бальмонту. Сильно пьяный Бальмонт сидит за столом и пытается разговаривать с Ахматовой, старенький пушкинист Морозов аккуратно подходит к поэту и пытается выразить почтение, как вдруг слышит в ответ: «Уйди! Мне не нравится твоя морда!»

Что? Если прежде хамство Бальмонта старались не замечать, то это уже совсем ни в какие ворота. Сын старенького пушкиниста берет бокал шампанского и плещет вином в лицо Бальмонту. Бальмонт вскакивает, получает по морде, завязывается драка, все бьют сына пушкиниста, барышни падают в обморок, Ахматова бьется в истерике, директор «Собаки» не находит ничего лучше, чем вырубить в подвале свет. Драка продолжается в темноте.

Вернувшись под утро в гостиницу, потрепанный Бальмонт разбивает в номере все окна и ложится спать – возвращение удалось.

10 ноября все газеты выходят с новостью: футурист дал пощечину Бальмонту. Но при чем тут футуризм? Ни при чем – просто яркий заголовок. У футуристов нет времени на драки: Крученых, Матюшин и Малевич готовятся к премьере оперы «Победа над солнцем», Маяковский тоже занят репетициями спектакля по собственной пьесе. «Владимир Маяковский», трагедия – премьера в декабре.

Пока в Петербурге громокипят страсти, в Крыму установилась абсолютная идиллия. Цветаева, Эфрон и их дочь Ариадна проводят осень в Феодосии – снимают две комнаты в большом, покрытом розовой черепицей доме. Дом стоит на холме, отдельно от города. Рядом живет сестра Цветаевой Анастасия, иногда в гости заезжает Волошин. Цветаева, кажется, счастлива, но это не мешает ей писать стихи:

           Уж сколько их упало в эту бездну,

           Разверcтую вдали!

           Настанет день, когда и я исчезну

           С поверхности земли…

24 ноября, вечер, Москва. Надежда Львова звонит своему приятелю, поэту Шершеневичу: «Пойдемте в кинематограф? Грустно», – говорит она. Но Шершеневич занят.

Львова звонит Ходасевичу, но не может дозвониться: его нет дома. Львова звонит Брюсову и просит о встрече, но сегодня он не может – как, впрочем, и всегда в последнее время.

– Если ты не приедешь, я застрелюсь.

Спустя десять минут после телефонного разговора в Крапивенском переулке недалеко от Трубной площади слышится выстрел. Львова стреляла в сердце – умирая, она просит соседа позвонить Брюсову. Тот успевает приехать и застает последние минуты жизни Надежды Львовой, Нелли, которая не выговаривала букву «к», поэтессы, которая