Дочь короля - Обри Давид-Шапи
Театрализация власти
Торжественные церемонии традиционно представляли собой средство превознесения королевской власти, и были использованы Анной для возвеличивания своей собственной политической власти. Проведение церемоний, символизирующих власть "регента", началось с принцессы Анны, затем их в беспрецедентных масштабах использовала Луиза Савойская, а ещё позже Екатерина Медичи.
Очень интересный отрывок из Скандальной хроники Жана де Руа, несмотря на его важность оставшийся незамеченным, заслуживает особого упоминания, поскольку это единственное известное символическое представление супругов де Божё при торжественном въезде в город, свидетельствующее о месте, отведенном этой паре в церемониале королевского двора. В 1483 году, при въезде Маргариты Австрийской в Париж, монархия символически была представлена в виде живых картин устроенных на трехъярусных подмостках. В Скандальной хронике сообщается, что Дофину "сопровождала мадам де Божё":
[Они въехали через ворота Сен-Дени], где к их приезду были приготовлены прекрасные трехъярусные подмостки, на одном из которых, на самом верху, находилась фигура, изображающая монсеньора короля. На втором находились двое прекрасных детей, мальчик и девочка, одетые в белое, представлявшие монсеньора Дофина и демуазель Фландрскую. А на самом нижнем ярусе, располагались две фигуры ― сеньора де Божё и его супруги. И рядом с каждой из этих фигур были гербы указанных господ и дам. Также там находились ещё четыре фигуры: крестьянина, церковника, купца и дворянина[321].
Эшевены города Парижа, помимо короля и четы Дофинов, сочли нужным включить Пьера и Анну де Божё в число лиц причастных к управлению королевством, так ка они представляли как реальную, так и потенциальную власть, ещё до смерти Людовика XI. Такое явное признание их роли наряду с Людовиком XI, несомненно, было результатом желания государя оказать им такие же почести, как и другим близким членам королевской семьи. Присутствие супругов де Божё, обозначенных своими гербами, было тем более значительным, что оно подчеркивалось отсутствием королевы Шарлотты, которую, хотя бы символически, можно было представить вместе со своим мужем Людовиком XI.
Почему же в живую картину включили Анну и её мужа? Похоже, на этот выбор повлиял их политический вес, ставший решающим фактором. Король, чета Дофинов и супруги де Божё, были столпами королевской власти и её носителями, находясь над духовенством, дворянством и третьим сословием. Таким образом, место, отведенное в церемониале для дочери короля, красноречиво отражало ту власть, которой она обладала.
Когда в 1517 году, Клод Французская въезжала в столицу, юная королева была представлена в виде Девы Марии, в белом одеянии, символе чистоты, в окружении аллегорических фигур, иллюстрирующих главные добродетели, каждая из которых была связана с одной из принцесс королевства:
У подножия этого помоста находились четыре дамы, чьи имена были Справедливость, Великодушие, Благоразумие и Воздержание, представленные четырьмя знатными вдовами Французского королевства, а именно, мадам Ангулемской, матерью короля, мадам Алансонской-Лотарингской, мадам Бурбонской и мадам Вандомской[322].
Луиза Савойская, герцогиня Ангулемская, Маргарита Лотарингская, вдовствующая герцогиня Алансонская, Анна, герцогиня Бурбонская, и Мария Люксембург, графиня Вандомская, являясь представительницами женской власти в начале XVI века, соответствовали четырем главным добродетелям и, похоже, воплощали библейские и античные образцы женской мудрости. Несомненно, идея заключалась в том, что эти четыре принцессы будут наставлять юную Клод Французскую и передадут ей свои знания о правительстве и дворе.
Анна, хотя и несколько отодвинутая на второй план, в этом представлении 1517 года вновь ассоциировалась с идеей женской власти. А сама идея такого представления, вероятно, принадлежала Луизе Савойской, поскольку она всегда ассоциировала свою тётю и наставницу с властью, которой та обладала. Именно поэтому она включила Анну в галерею карандашных портретов, написанных по её просьбе Жаном Клуэ около 1525 года. Эта коллекция была частью политической программы, призванной показать Луизу Савойскую в окружении идеального французского двора, в который, естественно, входила и недавно скончавшаяся герцогиня Бурбонская[323].
Вполне вероятно, что Анна сама заказывала инсценировку своих въездов в город Мулен. Дошедшие до нас источники очень скудны, а значит, мы не имеем точного представления о том, как могла быть представлена герцогиня. О въезде Анны в Мулен кратко упоминает автор книги Старшая дочь фортуны:
Во время её въезда в Мулен,
Было, представлено, три триумфа
С участием прекрасных муз
В роскошных украшениях. […]
Они преподнесли ей чудные подарки
Единорогов и грифонов
И больших воздушных змеев. […]
Были и ещё мистерии.
В каждом квартале города,
Описывать которые было бы слишком долго,
За триста прошедших лет.
Не видели столь прекрасных вещей,
И столь прекрасных забав
И так богато одетых людей[324].
В этом представлении все символизировало славу принцессы, её непревзойденное богатство, говорящее о власти и престиже, так и оставшимися непревзойденными.
Утверждение своей власти посредством похорон Пьера Бурбонского
В 1503 году Анна вновь заявила о себе, организовав в виде грандиозного представления похороны своего мужа, герцога Пьера Бурбонского. Все расходы были оплачены герцогиней, сохранившей право на владение герцогством из-за несовершеннолетия своей дочери Сюзанны. Рассказ Жака де Биге, оруженосца Карла VIII происходившего из знатной семьи Бурбонне, свидетельствует о желании герцогини придать этой траурной церемонии политический характер[325]. Анна продемонстрировала какое место во главе герцогства, несмотря на смерть мужа, она отводила Сюзанне и самой себе. Ещё при жизни герцог Пьер предоставил своей жене полную свободу в организации церемонии своих похорон.
Удовлетворилась ли Анна "церемониалом принцев" или использовала "королевский ритуал"[326], в частности, как при похоронах Карла VIII, которые все ещё были на памяти всех современников? Ответ очевиден и вряд ли вызовет удивление: выбранный Анной церемониал проистекал из желания подражать королевскому ритуалу. Это видно по использованию, поддерживаемого шестью рыцарями над гробом, балдахина из золотой ткани, который обычно предназначался для короля. К этому добавилось присутствие изваяния герцога — воскового манекена, помещенного на крышку гроба, который "воплощал неизменность королевского величия" и как таковой всегда был королевской прерогативой. Впервые манекен появился на похоронах принца не имевшего королевского титула. Использование королевских прерогатив символизировало прошлую политическую власть герцога как главы королевства и герцогства.
Упоминание о власти которой обладал Пьера обязательно подразумевало упоминание и о власти Анны. Это было всем очевидно. Именно поэтому герцогиня попросила герольда в конце похоронной церемонии продекламировать следующие слова:
"Монсеньер, наш добрый герцог Пьер умер". Да хранит Господь его душу. А затем герольд громко произнёс: "Да здравствуют моя госпожа герцогини Бурбонская и Оверньская, графиня Клермона, Форе, Жьена и Ла-Марша, виконтесса Карла и Мюрат, дама Божоле, Нонне и Бурбон-Ланси"[327].
Таким образом Анна утвердила свой полный суверенитет над герцогством, положив конец всем иным претензиям. После провозглашения этих
