Актёрские тетради Иннокентия Смоктуновского - Ольга Владимировна Егошина
От себя-Иудушки:
«Надо отстоять то, что я завоевал».
«Сыновьям – не дам! Найдите способ борьбы с жизнью, но не со мной. Я не для этого свой путь прошел. Пробуйте, дерзайте!»
«И поэтому я говорю, говорю, говорю, пока не добился, пока не подавил».
«Я очень откровенный мальчик».
«Все, что хочется ей, – не хочется нам (братьям) – мне».
«Я знаю, что вы, маменька, считаете мою искренность и любовь к вам ложью… Но тем не менее…»
«Я знал, я чувствовал, что вы так и решите, знал это с самого начала».
«А ну, увидь меня».
«Я их мучил, но как они меня мучили и продолжают мучить».
«Ощущение мною ненависти окружающих – привычное, и, следовательно, все ОК. Значит, я неуязвим» [156].
Вряд ли заполняя летучими заметками поля своих репетиционных тетрадей, Смоктуновский специально отмечал, какое местоимение и какую форму глагола он употребляет по отношению к образу. Тем более ценно, что, фиксируя «дыхание» артиста, его заметки сохранили все эти разные планы, которые исполнитель «держал» по отношению к создаваемому образу. Ничего раз и навсегда зафиксированного, все живое, меняющееся, пульсирующее.
Олег Ефремов, определяя актерскую природу Иннокентия Смоктуновского, категорично настаивал: «А Смоктуновский был актером, проживающим роль. Он ничего не изображал. Он именно „проживал“ свои роли» [157].
Это действительно так. Смоктуновский знал эти мгновения абсолютного перерождения в Другого, перехода в чужое «я», когда стыд и радость, боль и счастье его героя становились «моими» переживаниями, болью и счастьем. Но важно, что даже в эти минуты Смоктуновский продолжал удерживать в отношении к своим героям по крайней мере несколько разных планов, свободно скользя между слиянием и отстранением, между восприятием героя как реальности и как художественной выдумки.
Для удобства анализа мы делим записи Смоктуновского на группы, и это может кому-то дать мысль о своеобразной иерархической значимости этих групп. На самом же деле записи, относящиеся к разным группам, даны в тетрадях Смоктуновского вперемежку и встык. «Он», «ты» и «я» мешаются в рядом стоящих фразах. А иногда в пределах одной фразы. Личное местоимение «я» может стоять с глаголом третьего лица.
В своих записях Смоктуновский безотчетно фиксирует эту постоянную смену дистанции по отношению к своему герою. И эта подвижность – базовое качество во взаимодействии актера и образа. При всех уникальных возможностях, которые открывают актеру его полное слияние-растворение с играемой ролью, это слияние может стать опасным.
Говоря о том, что «я» в отношении к герою художественного произведения недоступно ни читателям, ни зрителям, ни автору пьесы, мы сознательно не упомянули одну категорию лиц, которые смело употребляют «я» по отношению к Наполеону и Калигуле, Татьяне Лариной и Раскольникову. Чистое «я» без возможности смены дистанции, без взгляда со стороны, без представления о герое как о художественном создании опасно приближает актера к сумасшедшему. И только удержание разных планов во взаимодействии с образом позволяет говорить об актере-творце.
Иннокентий Смоктуновский сохранял разные планы во взаимодействии с образом. Сохранял восприятие своего героя как художественного персонажа определенного произведения, отношение к герою, как к Другому, наконец, слияние со своим героем.
К. С. Станиславский назвал высшие актерские создания «человеко-ролью», подчеркнув момент создания именно нового человека, со своей индивидуальной психофизикой, – похожей и непохожей на своего создателя, – со своей судьбой. Собственно, создание этой «человеко-роли», по Станиславскому, и есть высшее актерское счастье, смысл и цель актерской профессии. Ради этого актеры учат чужие слова, надевают чужую одежду, входят, как в клетку, в границы иного «Я», чтобы в акте творческого преображения ощутить внутреннюю свободу.
Может быть, самую яркую метафору «человеко-роли» дал в своем «Превращении» Кафка, описав, как главный герой Грегор Замза, проснувшись, обнаружил, что превратился в насекомое с панцирно-твердой спиной, коричневым чешуйчатым животом и многочисленными тонкими ножками. Это был Грегор Замза, но одновременно и кто-то Другой, абсолютно на него непохожий. Этот Другой диктовал логику, пластику, ритм движений, своеобразие душевной жизни, желания, физические и душевные состояния… Грегор Замза помнил, каким он был, но сейчас он был Другим. Парадоксальное существование прежнего «Я» в панцирно-твердой оболочке Другого. Метафора страшноватая. Но, если вдуматься, вряд ли существование в образе Гамлета, Чичикова или Ивана Иваныча менее парадоксально и менее страшно, чем превращение в насекомое. Кафка оставил за скобками собственно процесс превращения: герой проснулся и был Другим.
Тетради Смоктуновского позволяют говорить о том, как это делалось, какими способами, методами, приемами достигалось это слияние актера и роли, себя и Другого. Мы попробовали пройти с артистом этим путем, понять логику и закономерности его маршрутов, которые помогут ответить на самые захватывающие и непреходящие вопросы: как происходит творческий процесс создания роли? какими законами управляется? каким правилам подчиняется? какими закономерностями движется?
Сняты с репертуара спектакли. Все меньше остается зрителей, видевших Смоктуновского на сцене. В папках Музея Бахрушина хранятся актерские тетради, сохранившие движение мысли, напряжение воли, живой звук творчества.
Список иллюстраций на вклейках
Вклейка 1
1. Иннокентий Михайлович и жена Суламифь Михайловна с детьми Филиппом и Машей. 1969 г.
2. Иннокентий Михайлович с сыном Филиппом катаются на велосипеде в Комарово под Ленинградом. 1963 г.
3. Иннокентий Михайлович и Суламифь Михайловна. 1978 г
4. Суламифь Михайловна с детьми Филиппом и Марией. Горьковская под Ленинградом. 1967 г.
5. Иннокентий Михайлович, Суламифь Михайловна и дочь Мария. Горьковская. 1968 г.
6. Иннокентий Михайлович и Суламифь Михайловна во время съёмок фильма «Гамлет». 1963 г.
7. Иннокентий Михайлович, Суламифь Михайловна, дочь Мария и болгарский журналист Любен Георгиев (слева).
8. Иннокентий Михайлович с сыном Филиппом жгут костер в Комарово.
9. Иннокентий Михайлович с дочерью Марией чинят велосипед.
10. Иннокентий Михайлович с любимой собакой Жаном. 1993 г.
11. Иннокентий Михайлович и Суламифь Михайловна.
12. Иннокентий Михайлович.
13. Внучка Анастасия.
Вклейка 2
Иннокентий Михайлович Смоктуновский в роли царя Федора в спектакле ГАМТ России „Царь Федор Иоаннович“.
Иннокентий Михайлович Смоктуновский в роли князя Мышкина в спектакле БДТ им. Г. А. Товстоногова „Идиот“.
Князь Мышкин – И. М. Смоктуновский, Настасья Филипповна – Т.В. Доронина.
Вклейка 3
Музей Московского Художественного академического театра.
Спектакль «Господа Головлёвы». 1984 г.
Порфирий Владимирович Головлёв – И. М. Смоктуновский, Арина Петровна – А. П. Георгиевская.
Спектакль «Господа Головлёвы». 1984 г.
Порфирий Владимирович Головлёв – И. М. Смоктуновский, Аннинька – Е. С. Васильева.
Спектакль «Господа Головлёвы». 1984 г.
Порфирий Владимирович Головлёв – И. М. Смоктуновский.
Спектакль «Иванов». 1976 г.
I действие, 2-ая картина. «У Иванова».
Шабельский Матвей Семёнович – М. И. Прудкин, Иванов Николай Алексеевич – И. М. Смоктуновский.
Спектакль «Иванов». 1976 г. Репетиция.
О. Н. Ефремов; В. М. Невинный; И. М. Смоктуновский.
Спектакль «Кабала святош''. 1988 г.
I действие. Жан-Батист Поклен де Мольер – О. Н. Ефремов; Людовик Великий — И. М. Смоктуновский.
Спектакль «Кабала святош».
