Игра в городки - Юрий Николаевич Стоянов
Владимир Горбенко по молодости лет слишком буквально понял название Острова свободы и завязал бурный роман с одной кубинкой. Возможно, «синдром Хулиана дель Касаля» передался ему от нее известным путем. (Типун мне на язык!)
Смех на сцене артисты называют «расколом», рассмешить – значит «расколоть», а про того, кто смеется во время спектакля, говорят: «Он колется».
Нет. В первый раз Горбенко раскололся все-таки не из-за меня.
На спектакле «Перечитывая заново» в финале первого акта мы – человек тридцать артистов и духовой оркестр – были «заряжены» в фойе театра. Мы изображали делегатов Первого съезда комсомола. На сцену выходил Ленин (его играл Кирилл Лавров), и в финале исторической речи «Учиться, учиться и – еще раз учиться!» оркестр должен был заиграть «Интернационал» (у Владимира была партия валторны), а мы с криками «Ура» – бежать на сцену прямо через зрительный зал. И вот вышел Лавров, протянул вперед руку с кепкой и сказал, по-ленински грассируя:
– Товарищи солдаты, матросы и… – вдруг он запнулся, но после небольшой паузы продолжил, – … и… артисты!
В зале раздался чей-то робкий смешок, а Володя Горбенко прыснул прямо в мундштук, и звук получился хрипловато-резкий, фальшивый и очень громкий, как у поломанного клаксона. Как потом грубо объяснили музыканты: «Вовик пернул прямо в валторну». В зале начали уже откровенно ржать, а мы, плохо сдерживая смех, побежали мимо зрителей и кричали «Ура!» непонятно уже чему. А Горбенко шел с выпученными глазами, в полуобморочном состоянии, красный, как знамя, которое я нес рядом с ним, и находился в каком-то странном диалоге с валторной. Но это был точно не «Интернационал»…
Ленин метался за кулисами с криком: «Где этот мудак?!» Ему объяснили, что музыканту плохо. И это была правда. Тогда я впервые увидел, что такое «смех сквозь слезы»: когда человек одновременно рыдает, смеется, задыхается и хватается за сердце. Не могу сказать, что я был совсем уж ни при чем и что не подлил маслица в огонь в той истории. Потому что, когда Лавров сказал «…матросы и… артисты», я подхватил и начал тихо подпевать: «…а также их родители, веселые истории услышать не хотите ли?..»
Через несколько дней в театре давали «Визит старой дамы» Дюрренматта. Я в маленьком оркестре играл на гитаре, а Володя – на аккордеоне. Играли мы танго «Кумпарсита», а артисты танцевали и одновременно говорили какой-то текст. И был в этой сцене сольный кусочек у Валерия Караваева, артиста с очень красивым низким голосом. Не знаю почему, но у него была нежная кличка – Папа… В то время по всем телеканалам часто крутили рекламу соуса «Анкл Бенс» с улыбающимся во все зубы пожилым чернокожим мужиком. Он и был Анкл Бенс. И вот выскакивает на сцену наш немолодой уже Папа, начинает выдавать танго и старается улыбаться во весь рот, как и требовал режиссер. И вдруг я отметил в нем невероятное сходство с героем рекламного соуса. Я, не поворачивая головы в сторону Володи, сказал:
– Смотри! А наш Папа – вылитый Анкл Бенс! Только для белых!
Пауза. Горбенко посмотрел в сторону улыбающегося Папы, стиснул зубы и, не переставая играть на аккордеоне, начал тихо подвывать. Потом, оставаясь лицом к сцене, не глядя назад, ушел за кулисы. Продолжая играть «Кумпарситу», он выл во весь голос уже оттуда. Его попытки вернуться на сцену не увенчались успехом. Он делал шаг навстречу оркестру, встречался глазами с улыбающимся по роли Папой, воспринимал его улыбку на свой счет и снова начинал выть. К вою добавился еще и кашель, заглушающий звук аккордеона.
Перед антрактом я успел «обработать» нашу буфетчицу Валю. Когда Володя в закулисном буфете заказал котлету с пюре, она спросила:
– Вам с соусом?
– А с каким? – поинтересовался Горобенко.
– А у нас теперь только «Анкл Бенс»! – ответила Валя.
Горбенко убежал выть в комнату оркестра. А когда все подутихло и слегка подзабылось, на одном из спектаклей к нему подошел вахтер с нашей проходной и передал небольшую красиво упакованную коробочку с надписью: «Владимиру Горбенко» Он открыл ее, и там, естественно, оказалась банка «Анкл Бенс». Каюсь, моя работа…
После этой истории Володя стал избегать меня и проходил в театр через зрительское фойе, поднявшись на третий ярус, а оттуда по черной лестнице в свою музыкантскую каморку. У Горбенко образовалась стойкая «реакция на Стоянова». Мне уже не надо было никак шутить, подкалывать его или готовить какие-то розыгрыши. Он реагировал на меня как такового. На сам факт моего существования. Стоило мне появиться в любом месте рядом с ним – у него начиналась смеховая истерика.
Если рассудить здраво, то ничего особенно смешного я ведь не делал. И шутки, которыми я окружал Володю, объективно не были такими уж остроумными. Просто сцена все очень обостряет. В жизни, может, и не смешно, а во время спектакля иному палец покажи, он и помрет со смеху… Я продолжал веселить себя и театр, но «фактор Стоянова» в жизни Горбенко стал известен заведующему музыкальной частью Семену Ефимовичу Розенцвейгу. Семен Ефимович сделал вывод, что случай клинический, и решил познакомить Горбенко с известным психотерапевтом… Прошло какое-то время. Я сидел у мужской гримерной и трепался о чем-то с другими артистами. Вдруг в конце нашего знаменитого длинного коридора появился Владимир Горбенко и уверенно направился в мою сторону. Все замерли. Он подошел ко мне, подчеркнуто по-деловому пожал руку, серьезно поинтересовался:
– Как дела?
Я обалдел и молчал. Тогда он сочувственно потрепал меня по плечу и сказал:
– До встречи на сцене. – И, уже обращаясь к остальным, добавил: – Всем хорошего спектакля!
Он двинулся в обратную сторону, прошел метров десять, развернулся, сказал:
– Да. Теперь вот так! – Щелкнул по-гусарски каблуками и гордо удалился…
Спектакль для меня прошел абсолютно бессмысленно. Я с робкой надеждой вяло пытался шутить, но Горбенко стойко держал удар, брезгливо-снисходительно посматривал на меня и только один раз проронил: «Бес-по-лез-но!» И все… Мое дальнейшее существование в театре потеряло для меня всякий смысл! В репертуаре я был занят в основном в эпизодах и в массовке, но это уязвлявшее мое самолюбие гнетущее прозябание так весело скрашивал Володя Горбенко! Я шел в театр с радостью, с ожиданием интриги: «Что сегодня выдаст Горбенко?! Чем мы поднимем адреналин?» И все это у меня украл какой-то психотерапевт! Погасил свет в моем театральном окошке! Подонок!
