Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов
Левитан был рад побыть лишнюю минуту с Антоном Павловичем и стал расспрашивать его о Киселевых подробнее.
— Меланхолик, ты любопытен, как некоторые женщины, — сказал со смехом Чехов. — Они так и ходят с высматривающими глазами, выглядывают из калиток, из-за углов, бегут на всякий шум, как на пожар.
— Как будто бы, Антон Павлович, я не совсем такой, — возразил благодушно Исаак Ильич, — это ты, наверное, такую бабу сейчас описываешь в своем новом рассказе.
Чехов прижмурил глаза и, не слушая, с увлечением продолжал:
— Они всегда страшные сплетницы, вруньи… Куда бы ни пошли, повсюду зацепляются языком. Муж всегда мученик у такого словоохотливого существа. Оно ему спать не даст. Оно разговаривает без умолку даже в некоторые щекотливые моменты нашего существования… Какая прелесть Мария Владимировна Киселева! Она хорошо поет, пишет в журналах, страстный, заядлый рыбак. Послушать ее рассказы о Даргомыжском, Чайковском, Росси-Сальвини — объедение. Умно, тонко, хорошо, образно, тепло. Близко со всеми знакома. Ну, недаром она внучка знаменитого Новикова и дочь известного директора императорских театров в Москве Бегичева.
— Ах, это тот, — перебил Левитан, — про которого говорят, что с него писатель Маркевич в романе «Четверть века назад» написал героя Ашанина.
— Он. Вот познакомишься с ними и ахнешь. На Руси занятные люди рождаются иногда. Комната у него обставлена по-женски. Хороший рассказчик. Авантюрист по натуре. Недавно заполонил нас. До утра не могли уйти из его смешного бабьего будуара. Рассказывал о своих русских и заграничных путешествиях так, что впору Казанове позавидовать. Фигура презамечательная. Тебя Маркевич интересует? Прекрасно. Еще год назад тень Болеслава Маркевича бродила по парку в Бабкине. Он там обретался и писал роман «Бездну». Да что Маркевич! Мария Владимировна всех персонажей Бабкина интереснее. В нее был влюблен Чайковский. Она бы за него охотно пошла замуж, да он прозевал на ней жениться. Марии Владимировне в двадцать лет пришлось быть падчерицей знаменитой артистки Шиловской. Падчерица молода, красавица. Дом у Бегичева открытый для театральной и музыкальной Москвы. Все знаменитости запросто. Около молодой хозяйки не пройдешь. А около хозяйки, раза в два с половиной постарше, почти никого. Падчерице житья не стало. Однажды за званым обедом Мария Владимировна, обиженная мачехой, разрыдалась. Встала из-за стола и ушла к себе. За девушкой кинулся один из гостей — Киселев — и сделал ей предложение. Она его приняла. Следом за Киселевым ворвался в комнату Чайковский тоже с предложением. Отказала. Киселев веселый, светский муж. Земский начальник в Воскресенском районе. Племянник русского посла в Париже графа Киселева. Итак, ты на этих днях отправишься в окрестности Бабкина и снимешь там себе дворец. Помни, что кроме художественного багажа, ты должен захватить с собой удочки: будем удить окуней и плотву.
Левитан поселился в деревне Максимовке, выбрав самую нищую и дешевую избу горшечника Василия, горького пьяницы. Жена его Пелагея вечно ходила брюхатой, и летнее жилье художника переполняла стая ребятишек в восемь душ, одни девочки, худенькие, полуголодные. Пелагея звала жильца вместо Исаак — Тесак, и они подружились даже. Левитан большую часть дня проводил на этюдах в окрестностях Бабкина, встречался с Чеховыми, застревал у них до ночной поры и возвращался в свое горшечное заведение, как шутил Антон Павлович, часто под утро. Левитан был неизменным и непременным участником всех деревенских увеселений Чеховых и Киселевых. До его прихода в Бабкино их не начинали.
Вдруг Исаак Ильич пропал. Прошло несколько дней. Он не появлялся. Чеховы знали, каким пламенным и неудержимым охотником был Левитан, и отсутствие его объясняли просто — стояла дождливая погода, и художник увлекся охотой.
— Тем более понятно, почему он охотится, — сказал Николай, — в дождь работать не может, значит, бездельничает с ружьем и обучает собаку следующим действиям арифметики.
Один Антон Павлович встревожился.
— Так ли? — хмуро проворчал он. — Может быть, с беднягой опять творится что-либо неладное. Стрелок он ярый, но у него бывает какой-то психоз… Не наделал бы чего над собой… Взяли мы его сюда прогуливать да и забыли осторожность…
Антон Павлович подошел к окну и уныло стал смотреть на улицу. Лил дождь. Красивых бабкинских рощ на пригорках не было видно. Все застилал серый, противный, надоедливый ливень. Чеховы скучали во флигеле, Киселевы куда-то уехали, и дачники остались одни.
— Пойдемте к Левитану, — неожиданно сказал Антон Павлович, улыбаясь. — Не могу провести ни одного вечера без развлечений. Эти Киселевы приучили меня к феноменальному легкомыслию.
Вышли в больших сапогах, с фонарем, жалко светившим на два шага вперед. Шаткие лавы через Истру, измокшие, ветхие, скользили. Антон Павлович едва не свалился в реку. Перед Максимовкой было топкое болото, дремучий Дарагановский лес. Трудно пробирались вперед, озябшие, усталые. В черноте беспросветной ночи Максимовка словно не приближалась к ним, а отступала дальше, не дойдешь до нее. До сих пор в Максимовке не бывали. Темную избу горшечника долго отыскивали, пока под ногами не захрустели битые черепки — след гончарни.
— Я думаю, ничего особенного не случилось, — сказал повеселевший Антон Павлович, — дрыхнет наш Левитан, усталый от охоты. В деревне не заметно никаких дурных признаков. Давайте огорошим художника неожиданностью. Идем прямо. Не стучите, не окликайте. Не войдем, а вломимся в избу.
Так и сделали. На спящего Левитана навели фонарь. Исаак Ильич, перепуганный, вскочил, выхватил из-под подушки револьвер и направил на нежданных гостей. Он держал его в дрожащей руке, и револьвер сильно качало. Чеховы хохотали. Левитан жмурился от света и ничего ясно не видел перед собой.
— Черт знает, что такое! Какие дураки! Таких еще свет не производил! — произнес Левитан, опомнившись, и тяжело вздохнул. — Игрушки плохие! Я уж хотел стрелять…
Он стоял на коленях на своем соломенном ложе; солома хрустела, черную избу тускло освещал фонарь с закапанными крупным дождем стеклянными створками.
Пелагея услышала шум в избе и втиснула в нее огромный острый живот свой, точно у нее под платьем была сахарная голова. Пелагея внесла ярко горящую лучину.
— Все благополучно, Пелагея, — сказал приветливо Левитан. — Это мои друзья. Хотите, поставим самовар? — обратился он к Чеховым.
— Ты бы лучше на печке нас посушил, — ответил Антон Павлович, — мы хуже водолазов. Вставай, пойдем к нам. Мы теперь, как библейские старцы опытные, знаем хорошо обратную дорогу и вмиг тебя доставим в Бабкино, у нас и поспишь после обильного ужина и винного возлияния.
Левитан колебался. Пелагея бывала в Бабкине у
