Актёрские тетради Иннокентия Смоктуновского - Ольга Владимировна Егошина
Дорн появляется в сопровождении Полины Андреевны, женщины, от которой он давно устал.
На полях Смоктуновский помечает:
«Терпелив. Тактичен. Главное сейчас – не обидеть ее. Сейчас здесь Аркадина и Треплев, и все закрутилось, завертелось».
Смоктуновский формулирует тон и задачу разговора: не обидеть, успокоить. Потому что главное сейчас: Треплев, Аркадина. Мальчик, к которому он привязан, и женщина, к которой его влечет. Она приехала, обострились все отношения внутри дома, «все закрутилось, завертелось».
К своей многолетней любовнице его Дорн по-человечески привязан, но привязан уже по привычке, скорее, как к преданной домработнице, сделавшей много хорошего, но совсем не так, как к любимой женщине. Ее присутствие привычно и надоело, как надоели разговоры, явно повторяющиеся не раз и не два.
У Чехова взаимоотношения Полины Андреевны и Дорна написаны жестко: стареющая женщина мертвой хваткой вцепилась в уставшего от нее пожилого любовника. И он, сохраняя вежливость, пытается соблюсти видимость приличий. Смоктуновский вводил в отношение Дорна к Полине Андреевне важный мотив вины:
«Чувствую непонятную вину перед ней, и оборвать эту ниточку не могу».
Вина, которую человек разлюбивший всегда испытывает перед предметом своей бывшей любви, объясняла жесткость его героя. Ни с кем мы не бываем так глухи и жестки, как с людьми, перед которыми ощущаем себя виноватыми. Его Дорн чувствовал себя виноватым, потому что знал, что больше он не мог ничего дать этой женщине с умоляющими глазами и наступательными интонациями. И растущее раздражение гасилось доброжелательностью и иронией. Ирония была в выборе романса:
«Романс „Не говори, что молодость сгубила“ Соль минор.
Поет еще и потому, что в курсе всех этих обстоятельств и напевает поэтому».
В тетради аккуратно переписаны слова романса целиком. И здесь, и далее все обрывки, которые напевает Дорн, Смоктуновский выписывает для себя полностью. С одной стороны, для него необходимо «полное» знание о своем герое. С другой – Смоктуновский в своих тетрадках набрасывает необычайно плотную партитуру роли, прописывая те моменты и детали, которые как бы и не понадобятся. Чтобы промурлыкать несколько музыкальных фраз, не нужно запоминать романс целиком, но Смоктуновскому важно, что Дорн-то знает этот романс, а значит, и ему, артисту, это знание необходимо.
Смоктуновский не оставляет пустых незаполненных мест. Если даже разговаривают и действуют другие персонажи, а его герой только присутствует на сцене, артист детально «прописывает», чем занят, что чувствует, о чем думает в эти моменты его герой. Роль рождается «из сора»: из выученных слов романса, из точно найденного физического самочувствия, из смеси противоречивых и мимолетных настроений и ощущений, из постоянного усложнения и без того неоднозначного чеховского образа.
Роль строится из отрывков, клочков, пустяков, из переписанного целиком романса, а потом все это разнородное, вибрирующее, с трудом соединяющееся собрание, объединяется единой задачей:
«Все время нащупывает идею жизни».
В этой одной из важнейших ключевых пометок парадоксально сошлись абстрактное понятие «идея жизни» и предельно физически конкретное «нащупывает». Дорн искал общую идею жизни в конкретных судьбах конкретных людей. В их взаимоотношениях, страстях, эмоциях, в поворотах их существований искал некий общий смысл, «логику судьбы».
Образ человека, пытающегося понять жизнь, нащупать ее смысл, – центральный для артиста. «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу», – могли бы повторить и его Мышкин, и его Федор, и его Иванов. Мог повторить и Дорн. Его герои искали этот смысл не как философы: в отважных авантюрах и приключениях мысли, в законченных формулировках и в абстрактных понятиях. Искали не как художники: в обобщенных образах, на идеальных высотах духа. Его герои искали этот смысл на ощупь, вслушиваясь, вглядываясь, вживаясь в ежеминутную кипящую жизнь вокруг, в ее мимолетности, в ее капризы:
«Места для непонятных ощущений – везде.
Он многое знает о здешнем мире».
В сплетении узоров здешнего мира пытаются его герои постигнуть логику замысла, цель и предназначение. Смотря Костину пьесу, Дорн, по Смоктуновскому, реагирует на постепенно сгущающуюся электрическую атмосферу скандала:
«Костя накапливает протест против приезжих столичных штучек. Он чувствует приближение какой-то грозы».
Но в этом предощущении скандала Дорн с особой остротой реагировал на пьесу Кости. Она задевала его образом Мировой души, в которой все души: «И Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки». Костя задавался вопросами, которые волновали и Дорна, но отвечал на них с точки Дорну недоступной («Если бы мне пришлось испытать подъем духа, который бывает у художников в момент творчества…»). Дорн шел успокаивать Костю, но и исповедаться ему, оценить собственную жизнь: «Я прожил свою жизнь разнообразно и со вкусом, я доволен».
По Смоктуновскому, Дорн говорит о своей благополучной жизни:
«Сожалея. Прожил жизнь без каких-то потрясений. Спокойно».
Пожалуй, ключевое слово тут «сожалея». Смоктуновский, пересказывая чеховское «прожил жизнь разнообразно, доволен», вводит дополнительный важный оттенок: прожил жизнь без потрясений, без больших страстей. И как следующий шаг: сожаление о неслучившемся. Его Дорн гордится прожитой жизнью, но и сожалеет о непрожитом. Для метода работы Смоктуновского вообще принципиальным является это постоянное усложнение и без того непростых авторских настроений той или иной сцены, реплики, образа в целом. Тоска по упущенным возможностям, по Дорну, каким он не стал, а, может, мог бы («Из меня мог выйти Шопенгауэр, Достоевский!» – будет кричать дядя Ваня), добавляется к чисто докторскому исследовательскому интересу и вносит в него лирическую теплоту. Дорн не только утешает молодых Костю, Машу, но тянется к этой «новой жизни».
На полях разговора с Машей, с ее внезапной и бурной исповедью («Я люблю Константина»), артист помечает:
«Она оттуда, оттуда…
Они??? Мне интересны как жизнеутверждение».
И рядом:
«Что такое доя меня партнер?
А не только я, не только мои боли».
Задача артиста и задача его персонажа оказываются странно сдвоенными: понять, что для тебя люди вокруг, и выстроить отношения с ними.
Именно на полях первого акта нарисовано «Я», составленное из маленьких «мы». Дорн строился как «Дорн + Маша», «Дорн + Костя», «Дорн + Полина Андреевна», «Дорн + Сорин» и т. д. Можно добавить, что этот символический рисунок в определенной мере давал альтернативу Мировой душе. Там «Мы», в которое влились мириады «я». Здесь «Я», вобравшее тысячи «мы».
Итожа первый акт, Смоктуновский пишет то ли от лица Дорна, то ли уже от собственного лица актера Смоктуновского:
«Что дадут они, эти люди, мне, – даже в чтении.
Сюда, сюда, здесь есть с кем применить свое мироощущение».
Действие второе
Открывается пометкой:
«Утро, утро, раннее утро».
В чеховской ремарке: «…полдень. Жарко…». В постановке О. Н. Ефремова действие происходило почти все время в полусумерках: утра или вечера. Взлетающие занавеси, прохладные тона одежд
